Роман с фамилией

В теплыё осенние дни, которые затянулись в этом году надолго, я уходил на косогор, где стоял наш ветряк. Оттуда далеко были видны опустевшие поля и перелески с золотыми и багряными кронами.

Там, у ветряка, я садился на не остывшую ещё землю и во весь голос пел свои песни, доверяя их ветру и небу…

Но однажды, когда я сидел на своём излюбленном месте и, перебирая струны, складывал новую думу, появились чужаки.

Из недалёкого перелеска на наше поле выскочил заяц, следом выбежала свора собак, и показалось несколько всадников.

Я отложил бандуру и, заслонясь рукой от солнца, бьющего в глаза, с интересом уставился на них.

Маленький серый комочек метался по полю из стороны в сторону. Заяц бежал из последних сил.

Мне очень захотелось, чтобы он спасся…

Но в руке одного из всадников блеснул бандолет.

Грохнул выстрел.

Косой подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе и упал. Собаки, радостно лая, обступили его. Донеслись возгласы охотников, отгоняющих собак.

Один из всадников заметил меня, указал в мою сторону, и вся кавалькада поскакала к холму.

Весело переговариваясь, охотники в нарядных одеждах явно не казацкого покроя окружили меня, так же как только что окружали поверженного зайца.

Они говорили между собой на незнакомом языке.

«Ляхи, паны…» – догадался я, но страха не почувствовал: я был на своей земле. Неподалёку были батька и дядька Василь…

Лицо одного пана, сидящего на рослом коне чалой масти, показалось мне знакомым. Он обратился ко мне по-нашему, но с заметным чужим выговором:

– Чей это хутор, хлопец?

По его надменно-пренебрежительному взгляду я узнал пана. Это был тот подкормий, чья карета едва не сбила нас с батькой по дороге к Хмельницкому.

Я силился вспомнить его имя, но не мог.

– Холоп, ты что, немой? Отвечай пану! – прикрикнул на меня другой всадник, явно желая угодить пану.

«Наверное, сам – панский холоп, только наряженный…» – во мне вспыхнула неприязнь к этому чужаку, да и ко всем остальным, ни с того ни с сего заявившимся к нам на хутор.

С трудом преодолевая это чувство, я сказал громко и отчётливо:

– Это хутор моего батьки. Он – казак реестра…

– Реестр – это хорошо, – согласился пан. Взгляд его скользнул по бандуре, лежащей у моих ног: – Ты что же, играешь на бандуре, казачок?

– Играю! – с вызовом ответил я.

– Небось и петь можешь?

– Могу!

– Ну так сыграй и спой для меня и моих друзей. Я тебе заплачу, – сказал пан добродушно. Он обвёл хозяйским взглядом свою свиту, сдержанно при этом усмехнувшись. – Мы ведь послушаем, панове, что изобразит нам этот казачок?… Это, должно быть, забавно…

Спутники пана закивали, заулыбались.

– Мне ваших грошей не надо, – рассердился я. – За гроши я петь не стану!

В глазах подкормия промелькнуло что-то живое. Он опять оглядел своих спутников и вдруг расхохотался во весь голос:

– А казачок-то с характером! Ты прав, хлопчик, песня не продаётся. Не хочешь денег, так спой просто так, если, конечно, не соврал, что петь умеешь.

– Я никогда не брешу. – Я злился теперь на себя самого и на то, что приходится разговаривать с этим вельможным паном.

– Коли не брешешь, так пой! – Пан легко соскочил с коня.

Гайдуки тут же расстелили кошму. Пан сел, поджав по-турецки ноги, и выжидательно уставился на меня.

Я взял бандуру и запел.

Пан слушал меня внимательно. Когда я закончил первую думу, он попросил, чтобы я спел ещё, затем ещё…

Спутники пана, которые тоже слезли с коней и расположились полукругом за его спиной, перешёптывались меж собой, поглядывали на меня насмешливо и снисходительно. Но коль скоро меня слушал пан подкормий, они слушали тоже.

Пан же глядел на меня всё с большим интересом. Он даже стал пристукивать ладонью по колену в такт моему пению. А когда я исполнил все свои песни и замолк, захлопал в ладоши:

– Кто научил тебя этим песням, казачок?

– Никто. Я сам сочинил.

Пан не поверил:

– Неужто сам?

– А кто ещё? – простодушно ответил я. Злость на пана и его гайдуков, пока я пел, из меня куда-то улетучилась.

Пан довольно хмыкнул и стал накручивать на холёный палец с золотым перстнем длинный холёный ус.

– Как же зовут тебя, казачок?

– Мыкола, сын Остапа Кердана.

– А где сейчас твой отец?

Я глянул в сторону хутора и увидел батьку, торопливо поднимающегося по склону. Он заметил всадников у ветряка и шёл узнать, кто они и зачем здесь.

– Да вот он, мой батька! – Я побежал ему навстречу.

Батька обнял меня, заглянул в глаза: не обидел ли кто.

Мы вместе подошли к пану, который уже поднялся с кошмы и стоял, потягиваясь и разминая затекшие ноги.

Батька слегка склонил голову, приветствуя пана, но шапку не снял. Один из гайдуков, особенно рьяный, тут же вскричал:

– Ты что, не видишь, кто перед тобой, хлоп! Шапку долой перед паном подкормием!

– Снимай шапку, казак, если ты, конечно, не шляхетского роду! – поддержали другие охотники.

Батька ответил тихо, но с достоинством, глядя прямо в глаза пану: