Роман с фамилией

Мать, следуя батькиному наказу, нашла мне учителя – мандрованого, то есть бродячего, дьячка по имени Феофилакт.

Дьячок требовал, чтобы окружающие обращались к нему не иначе как «отец Феофилакт», но оставалось до конца неясно, окончил ли он киевский коллегиум и был ли рукоположен в сан…

Ещё не старый, но уже плешивый, с куцей бородёнкой и впалым животом, на коем болтался деревянный крест, появился отец Феофилакт у нас на хуторе, когда война перекати-полем прошлась по Правобережью и из-за Днепра хлынули на левый берег толпы беженцев, оставшихся без крова.

Были среди них и православные, и иудеи, и даже католики…

Война одним махом сделала всех уязвимыми. Большинство беженцев верили более всего в мирную жизнь как в единого бога, которому надлежит поклоняться.

Эту идею исповедовал и отец Феофилакт, не находя одобрения у моей твёрдой в святоотеческом учении матери и, должно быть, у матери православной церкви, ибо скитался он, не имея своего прихода.

Но, не смиряясь с суждениями дьячка, мать остановила свой выбор именно на нём, ибо другого учителя для меня в такие лихие времена отыскать было непросто, а вернее – невозможно. При этом она крепко-накрепко наказала отцу Феофилакту всякой ереси меня не учить, заниматься со мной только тем, для чего его наняли, то есть грамотой, чистописанием и латынью.

Прожил отец Феофилакт у нас на хуторе около двух лет, то уходя куда-то, то снова возвращаясь. Иногда мне казалось, что он – польский лазутчик. Однако это ничем не подтверждалось, кроме неплохого знания им польского языка. Отец Феофилакт, точно почувствовав моё недоверие, как-то поведал, что в Киево-Могилянском коллегиуме учили его не только латыни, но и польскому языку, а также древнегреческому и языку иудеев.

За бытность на хуторе он в самом деле научил меня грамоте, каллиграфическому письму и дал сносные познания в латыни и польском языке.

Правда, последним я овладел spe deterius nostra – то есть хуже, чем мог надеяться.

Но главное – отец Феофилакт был постоянным поставщиком новостей. Возвращаясь после своих, иногда длящихся седмицами отлучек, он подробно излагал, что, где и когда случилось в разных концах наших украин.

Именно от него мы узнали, что на сечевой Раде Богдана Хмельницкого выкликнули гетманом войска Запорожского.

Поведал и о первых победах разросшегося как на дрожжах казачьего войска возле урочища Каменный Затон, под Жёлтыми Водами и Корсунем…

Отец Феофилакт повествовал об этих сражениях в таких подробностях, словно сам в них участвовал.

– У Каменного Затона к батьке Хмелю переметнулись сразу два реестровых полка, – поедая галушки, рассказывал он. – Эти полки шли на подмогу к польскому полководцу, молодому Стефану Потоцкому – сыну коронного гетмана. Казаки реестра помогать полякам отказались, своих полковников Караимовича и Барабаша утопили в Днепре. А вот полковника Кречовского, который спас Хмельницкого из застенка, помиловали, и Кречовский со своими людьми тоже к восставшим примкнул.

Мы с матерью слушали его, широко раскрыв глаза. Довольный нашим вниманием, он продолжал воодушевлённо:

– Стефан Потоцкий застрял под Жёлтыми Водами в вязкой весенней степи. Там его и окружили казаки и татары перекопского мурзы Тугай-Бея, которого послал на помощь Хмелю хан Гирей. Многих поляков перебили, а кого взяли живьём, тех крымчаки увели в рабство. Стефан Потоцкий, который обещал одолеть восставших голыми руками, в этом сражении получил смертельную рану и скончался. Отец его, коронный гетман, узнав о гибели сына, всякую рассудительность потерял, ринулся в бой, желая отомстить, да и сам попал в ловушку, уготовленную Хмельницким. Подосланный проводник заманил ляхов в болотистую долину, прозванную Крутой Балкой. Там увязли и польская крылатая конница, и пушки… Ляхов снова побили! Потоцкого и его помощника Калиновского поймали, связали и отдали в полон Тугай-бею…

– Откуда ты всё знаешь, отец Феофилакт? – диву давался я.

– Одна сорока на хвосте принесла, – хитро посмеивался мой учитель.

Но не только отец Феофилакт приносил нам вести с Правобережья, где разгоралась народная война.

Мимо хутора иногда проходили бродячие бандуристы, лирники и кобзари. Большинство из них были незрячи. Моя сердобольная мать, завидев бредущих с мальчиками-поводырями лирников, всегда приглашала их зайти в хату, предлагала попить, делилась едой.

В благодарность лирники пели думы, в которых главным героем выступали уже не Байда, Сагайдачный и Дорошенко, а Богдан Хмельницкий и его храброе казачье войско. Не скрою, я всегда ждал, не споют ли что-нибудь о подвигах моего батьки или дядьки Василя…

Запомнилась одна дума, где рассказывалась знакомая история похищения Хмельницким королевской грамоты и сражения с ляхами под Жёлтыми Водами.

Дребезжащим голосом старый лирник, закатив к потолку хаты невидящие очи, речитативом выводил:

Чи не той-то хмель, хмель, что по тычине вьётся?

Гэй то наш пан Хмельницький, що с ляхами бьётся!