Romanipen (СИ)

Старуха Кхаца посмеивалась над ним, головой качала. Пете казалось, что она больше про Данко знала, чем говорила. Может, и понимала, зачем тот цеплял его. Но Пете все равно уже было, лишь бы приехал.

Он первый приметил его вдалеке и с места едва не сорвался. Но тут же губу закусил: ну нет уж, не дождется. Как понял, что встретятся сейчас — тут же гордость пополам с обидой вспыхнули, решил и виду не показать, как же соскучился.

А Данко не один ехал. Петя двух коней различил, но приметил, что второго тот просто в поводу держал. Так и хотелось вскочить, чтоб увидеть поскорее, но Петя остался сидеть у кибитки.

А потом подошел все-таки к нему, едва на бег не срываясь. И не на Данко он смотрел, а на коня, которого тот привел.

Никогда Петя такого зверя не видел, у него аж дыхание от восторга сбилось. Конь был огромный, вороной — шкура иссиня-черная без единого светлого пятнышка на солнце лоснилась. Петя залюбовался его могучим крупом, длинной шеей и узкой горбоносой головой. Кто понимает — все свои деньги за такого коня отдаст.

Но только вот сесть не сможет. Конь был совсем дикий: косил налитыми кровью глазами, злобно фыркал и мотал головой, пытаясь вырвать повод из рук Данко. К такому подойти страшно, не то что вскочить попытаться.

Петя растерялся: что же цыган делать будет с таким конем, зачем привел? Если объездить, то цены ему не будет, но с ним же разве что черт совладает. Будь он поменьше — можно было б еще приручить, а сейчас уже и пробовать не стоит, вошел в полную силу и никому не дастся.

А Данко усмехался, глядя на него.

— Хорош? — спросил он у Пети.

Тот кивнул, даже не заметив, что цыган без издевок обошелся. А он вдруг весело прищурился.

— Бери тогда, раз нравится. Объездишь — твой будет, а не совладаешь — отпущу.

И повод Пете бросил, тот схватить едва успел. За спиной у него ахнули: никто бы не решился такого коня объезжать. Пете подумалось, что он отказаться может, и не осудят его за это, о трусости не скажут. Но чтобы Данко посмеялся — ни за что! Убьется, шею себе свернет, а совладает.

Коня он, не мудрствуя, назвал Воронком. Тот не отзывался, конечно же, — к тому приручить еще нужно было. Петя терпением запасся, тут спешить без толку.

Он дикого зверя до дрожи боялся. В первый раз даже подойти не посмел с коркой хлеба, поманил просто, но конь не потянулся за ним. Ему ж лакомство дай — руку перекусит.

Он осторожно подходил, с каждым разом все ближе, но конь начинал биться на привязи и вставать на дыбы, пытаясь ударить его копытом. Петя еле отскакивать успевал, и старики тогда советовали вовсе шальную затею бросить.

Весь табор со страхом и восхищением за ним наблюдал, за спиной у него шептались. А Данко смеялся только и сетовал, почему же там медленно дело идет. Пете всякий раз хотелось сказать, чтоб сам попробовал. Но уговор он помнил: ему коня дали, он и должен приручать без чужой помощи.

У Пети похолодело все внутри, когда конь подойти к себе позволил. Казалось, хитрый зверь его нарочно подпустил и вот-вот копытом ударит. Он так делал уже, и Петя чудом увернулся.

А Воронок неспешно наклонил голову к его руке. Зажмуриться и отдернуть ее хотелось: все пальцы ведь зубами перемолотит сейчас. Но конь осторожно взял с его ладони хлеб. В тот раз погладить его Петя не решился.

Никого больше конь к себе не подпускал. А Петя подойти к нему мог теперь, угостить, провести по длинной гриве и назвать ласково. Он надеялся еще, что конь не замечал, как его трясло всего. Жутко было: зверь громадный, дикий, мало ли, что ему на ум взбредет.

Страх Петя поборол постепенно. Понял скоро, когда конь злой и лучше не подходить, а когда и сам ласке рад будет. Но объезжать было рано, тот не позволил бы еще.

А пока ждать надо было, он решил к Данко пойти — попросить, чтоб с ножом обращаться научил. А то до сих пор стыдно за себя было. Да и размяться неплохо бы после болезни.

Петя боялся, что цыган высмеет его и откажется учить: маловат еще, мол. Но теперь-то его трудно упрекнуть было, что не умеет ничего, от коня-то дикого не отступился, на глазах у всех приручал.

Он к Данко подошел и нож ему протянул рукояткой вперед.

— Хочу как ты уметь.

Как обычно, Данко ожиданием его извел, не сразу кивнув. И отошел на шаг, свой нож выхватив.

— Отбивайся.

Петя всеми силами старался не оплошать, Кондратовы уроки вспоминал. А цыган один раз разъяснял, потом надсмехаться начинал, если сразу не получалось. Трудно учиться было: ошибок он не терпел, требовал, чтоб тут же делалось как надо. А уж язык его еще острее стал.

Но Пете нравилось с ним, он каждого вечера ждал и восторженно подбегал к нему. Сердце заходиться начинало, едва Данко приветливо улыбался ему. И пусть до ночи мучить будет, издеваться и язвить станет, загоняет до полусмерти — одна радость была с ним рядом быть.

Только бы не выдать себя! Тут о ноже думать надо, а у Пети все тело горело, едва цыган касался его. Мысли путались, в глазах темнело, едва не забывал отбиваться.