Romanipen (СИ)

Алексей Николаевич его теперь старательно обходил. Но Петя нарочно встречался с ним, а как видел — только улыбался и шел мимо, коротко кивая и глядя сквозь него. Иногда даже вроде как случайно рукавом касался. И слышал долгий порывистый вздох в спину, но головы не поворачивал. Играла внутри жаркая, отчаянная злоба — пусть мучается, нечего было в Москву уезжать.

Он все думал: когда же Алексей Николаевич не выдержит? Скоро не выдержал. Прижал его к стене в сенях, а Петя и не вырывался: рука на ноже была. Хотел сразу пригрозить, да интересно было. Решил обождать — достать-то всегда успеет.

Гладить его Алексей Николаевич и не пытался, одной рукой несподручно ведь. Просто стиснул плечо и зажал в угол.

— Ты что ж делаешь, а… — зло и жарко прошептал он.

Затем он почти неслышно выдохнул что-то по-французски — Петя понял, что ругался. Еще бы, как не ругнешься тут.

— А что хочу, то и делаю, — спокойно улыбнулся он.

Барина он совсем уже не боялся. И знал, что тот и приказать-то толком ему не сможет. Глядя такими глазами — как на сокровище на ярмарке, которое никаких денег не хватит купить, — не приказывают, а просят. Нравилось это.

И точно — попросил.

— А хочешь, поцелую? — вроде и тон поддержал, и усмехнулся, а голос-то подрагивал.

Петя прикрыл глаза. Барин его обнимал почти, стоял близко совсем — приятно было. И — хотел. Неважно, что он по-другому придумал — пусть целует, но больше ничего, нож под рукой.

Алексей Николаевич, правильно приняв молчание за согласие, притянул его к себе. Наклонился к губам — и вдруг от запаха табака Петю прошибло всего. Вспомнил, что в избушке снилось — неужто взаправду целовал, да так, что наутро так хорошо было? И смотрел — без раздражения, которое днем было…

Петя растерялся от воспоминания и потому не сразу понял, что происходит. Барин прижал его к себе одной рукой, и вдруг жарко стало в стылых сенях. Коснулся губ, обжигая дыханием, и сердце у Пети бешено заколотилось. И резко впился — до боли, не давая дышать, не позволяя вырваться. Да у Пети и рука не поднялась бы оттолкнуть…

Он только о стену оперся: сени перед глазами потемнели и поплыли, голова кругом пошла. Разжались пальцы на рукояти ножа и бессильно скользнули вниз. Внутри невозможно сладко заныло, самому бы прижаться и не отпускать…

Барин оборвал долгий поцелуй, обжег дыханием щеку, прошелся дорожкой легких касаний по шее… Петя закусил губу, чтобы прерывавшееся дыхание не обратилось в стон. Невозможно было вздохнуть, сердце билось где-то под горлом, а в висках кровь стучала.

Он все на свете простил бы уже — лишь бы не останавливаться… Но Алексей Николаевич вдруг отстранился и замер, выжидательно глядя на него.

— Нравится… — с улыбкой протянул он.

— Нет, — резко выдохнул Петя.

Почему — так свысока, снисходительно, удовлетворенно? Он вдруг понял, что еще миг назад на все готов был. Да неужто вот так — словно и не было всего его упрямства, всей выстраданной гордости? И чем он лучше любой сенной девки, которую только приласкай, и уже твоя? Стало горько, противно и холодно.

А барин едва не отшатнулся, и Петя с радостью видел, как он пытался отдышаться и не знал, что сказать.

— Врешь ведь… — выдохнул Алексей Николаевич.

Растерянно, зло, непонимающе… и с восхищением. Взглянул еще раз, словно и не верил, что бывает такое — и шагнул прочь.

Петя сполз по стене и уткнулся лицом в колени.

А как же ночью он злился на себя! Несколько раз ходил умыться, окатывал лицо ледяной водой, да все без толку. Глаз сомкнуть не мог, сразу видел, чувствовал все, что было сегодня в сенях. А под утро такое приснилось, что и не вспомнишь, краской не залившись. И вот нет, чтобы Никита там был. Да хоть Гришка, черт бы с ним! Нет, Петя точно помнил, что именно барин. И от этого еще больше злился.

Петя хотел на глаза ему не показываться. Да решил, что бегать от него не будет. И так же спокойно проходил мимо Алексея Николаевича, который теперь уже вовсе не знал, что и делать.

А однажды вечером он проснулся от громких голосов во дворе. Вышел посмотреть — Алексей Николаевич встречал офицера, только спрыгнувшего с коня. Не иначе, старого друга: обнялись шумно, рассмеялись, да только невеселый смех какой-то у Алексея Николаевича вышел.

Они прошли в дом. Петя вжался в стену, коря себя за то, что не ушел вовремя. Офицер обернулся, и мальчик узнал его лицо про свете свечи. Один из тех, кто в ту ночь веселился с барином. Именно тот, что сказал вслед Пете непонятную французскую фразу, которую он помнил до сих пор.

Петя выскользнув во двор, пока его не заметили, и прошел в людскую — спать.

Хорошо было в новом полушубке, даже не надо было кутаться и прятать руки. Петя шел по мокрому снегу, щуря глаза от яркого весеннего солнца. Небо было пронзительно голубое, ветер — теплый и ласковый, а у корней деревьев уже чернела земля. Он не любил зиму, и наконец-то она закончилась.

Петя с утра ушел из именья. Не хотелось встречаться с приехавшим офицером: вдруг узнает? Он спустился к речке, бежавшей между поместьем и деревней, и углубился в лес. Он любил здесь гулять.