Romanipen (СИ)

Они с барином и говорили мало. Тот уставал слишком, а Петя думал долго и тягостно. Он еще больше запутался. Как-то нехорошо у него с Алексеем Николаевичем получалось. Петя себе не врал, что любит его еще, но и ему не говорил, хотя и остаться с ним навеки не обещался. Вот и непонятно, не делал ли еще хуже своей жалостью: сейчас-то барин с трудом еще верил в его возвращение, а как привыкнет и успокоится — а тут-то и придется уходить. Может, лучше было бы не тянуть?.. Но ведь Бекетову обещал, что не оставит…

Да и именье увидеть хотелось, потому и ехал с ним. Так и вертелся на языке вопрос, кого же он встретит там. Но как хотел Федору задать — тот сразу же хитро переглянулся с барином. Ясно было: сговорились и не скажут. А Петя и предположить боялся. Была надежда шальная и отчаянная, но вдруг не сбудется?..

Дорога два недели заняла, а сам бы он меньше недели потратил. Но вышли наконец на тракт к Вязьме, а в городок к ночи уже приехали. Петя хотел уж до именья доехать, пусть и по темноте, но барин остановиться предложил. Петя понял, что тот устал, и согласился.

Они в гостиницу приехали, и Петя улыбнулся воспоминанию: прощались тут перед войной. Но сейчас не до этого было. Алексей Николаевич лег тут же, а как Петя пришел — придвинулся, обнял его сзади и заснул.

Петя долго лежал, глядя в потолок. Он думал с досадой, что они могли бы еще ехать. Ему не терпелось именье увидеть, а слова барина о том, кого он встретит там, покою не давали.

И с утра долго ждать пришлось, он умаялся совсем. Он проснулся рано и, не став Алексея Николаевича будить, вышел во двор. Кругом гостиницу обошел, потом Воронка накормил и почистил, после того с конюхами посидел. А утро начиналось только еще.

Он в комнаты вернулся, там сел, потом сам завтракать пошел. И после того только разбудил барина.

И оказалось, что им еще на рынке побывать надо, купить кое-чего к строительству. Петя тяжко вздохнул. Он хотел тогда сам в именье ехать, но решил уж не метаться.

Промотавшись со всеми покупками, они ближе к вечеру выехали. Петя злился уже, но виду не подавал.

Он вскоре стал узнавать с дороги знакомые места — они с Алексеем Николаевичем когда-то поутру выезжали сюда гулять. Но теперь здесь след оставила война: виднелись разрушенные и погоревшие избы, выжженные куски леса и неровные, наскоро прорубленные просеки из пошедших на дрова деревьев.

И, наконец, с детства знакомый поворот впереди показался. У Пети никакого терпения уже не было, он еле сдерживался, чтобы коня вперед не пустить. Но все-таки рядом с барином ехал.

В открывшейся взгляду деревне многие избы были обветшалые и заброшенные — знать, не вернулись люди после войны. А над несколькими подымались струйки печного дыма.

Крестьяне тут же вокруг кареты собрались, как та остановилась, стали кланяться Алексею Николаевичу. А Петя застыл как вкопанный.

Чуть в стороне от всех, не подходя к карете, остановилась девушка в простом платке, из-под которого выбивались светло-русые кудри. Петя вглядывался недоверчиво в ее лицо, а сердце уже заходилось как шальное.

Она обернулась, и в ее чистых голубых глазах радость вспыхнула. А Петя уже соскочил с коня и кинулся к ней.

— Ульянка!.. — он закружил ее в объятьях, и она счастливо и светло рассмеялась.

Он отстранился и взглянул на нее. И тут же губу закусил: он свою смешную маленькую сестренку мог звать Ульянкой, а сейчас перед ним стояла взрослая девушка — Ульяна.

И она вглядывалась в него удивленно, вместо дворового мальчишки увидев молодого цыгана. И тут же они оба рассмеялись.

Ульяна оглянулась в сторону кареты и потянула Петю за рукав.

— Пойдем.

Они два года не виделись, и не перечесть было того, о чем им нужно было выспросить друг у друга. Пошли они к речке, и Петя изумленно косился на сестренку.

Из смешливой милой девчушки Ульяна превратилась в красавицу — ладную, стройную, с мягкими чертами лица и теплой улыбкой. Шла она спокойно и плавно, и ветер развевал простой затрепанный сарафан, который ничуть ее не портил. Петя ей залюбовался невольно.

Присев у берега, они тут же друг друга засыпали вопросами. Ульяна ведь от барина знала, что тот его погибшим считал, а Петя после разорения именья ничего не слыхал о ней. Так и стали, сбиваясь, рассказывать, что же приключилось с ними.

Петя сказал про цыган, что в таборе жил, и тут же спросил Ульяну, где же она была. Он боялся затаенно, что ей придется вспоминать о французском плену: вдруг что страшное там с ней сотворили?.. Но Ульяна улыбнулась тут же, и он понял, что повезло ей там.

— Я в лагерь к ним попала, — стала рассказывать она. — И тут же командиру в ноги бросилась, чтоб от солдат сберег. А он потом, как я стала понимать, сказал, что у него дочка моих лет есть — вот и защитил, те не трогали. Я показала, что по хозяйству много умею, готовить на кухне помогала, шила, стирала… Они добрые оказались, не обижали.

Ульянка всегда такая была — люди тянулись к ней. Это Пете на пустом месте приходилось биться, а у нее все само получалось. Да Петя знал, что просто ладить с людьми не умел.