Romanipen (СИ)

Издавна цыганам трудно жилось в Европе. Там были жестокие законы против бродяг и воров, к которым причисляли и их. Цыганам пришлось вести себя по особому: передвигаться по ночам, скрываться в лесах. И потому пошли еще и такие слухи, что цыгане — будто бы колдуны, вампиры и оборотни. Ими детей стали пугать: мол, похитят и съедят.

Некоторые цыгане спасались тем, что шли в солдаты. Их семьи тогда не трогали. А остальным, особенно разорившимся, тяжко приходилось.

Опасно было идти на заработки: в толпе их выделяла приметная внешность, и каждый мог на них донести, чтобы получить вознаграждение от властей. Если цыгана схватили, то его полагалось казнить.

А у осман было легче. Там цыган ценили как кузнецов, лудильщиков, сапожников и портных. Местные жители не любили за то, что власти им помогали — но то легче, чем если ненавидят и злыми колдунами считают.

Вот и уходили туда, надеясь на лучшую жизнь. Шли торопливо, чтобы не схватили, останавливались только по надобности, если есть нечего было. В деревнях тогда на работу нанимались на несколько дней: дом кому подлатать, коня вылечить. И бога молили при этом, чтобы не донес на них никто.

К весне они пришли в Румынию. Здесь много было цыган, целыми деревнями жили. С железом работали и с драгоценностями, корзины плели. Как оружейники славились, обслуживая османскую армию. Были и кочевые, которые по людям с представлениями ходили, с песнями и танцами.

Петя так головой и вертел по сторонам. Никогда он такого края не видел — яркого, цветущего, южного. Под Вязьмой снег бы еще лежал, а тут цвело все по-летнему. Горы были — красивые же! Зеленые все, а если вдаль, в дымку на горизонте смотреть — синие-синие, и конца-края им не видно. А дышалось как легко там — среди пряных трав, под высоким небом.

Он с Мариушем всякий вечер от табора гулять отходили — весну смотрели. Тот-то как радовался: носился вокруг него, смеялся. А Пете досадно было, что уставал он быстро, после каждого пригорка приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. В груди покалывать начинало, перед глазами темнело. Так оно и понятно, если всю зиму проболеть.

Но быстро силы возвращались к молодому закаленному телу, у него каждый вечер чуть подольше ходить получалось. А вот на отражение свое в озере глянув, Петя аж зубами скрипнул. Ужас что! Лицо вытянулось, заострилось, только и осталось на нем, что глаза. Под ними круги темнели, а сам то ли бледный, то ли зеленоватый был, лишь на щеках лихорадочный румянец вспыхивал, если кашлял еще. А отощал так, что одежда прежняя висела на нем, поясом два раза обмотаться пришлось. Рубаху снять вовсе стыдно: кости отовсюду выпирали,  да и шрам едва светлеть начал. Хорош, нечего сказать… Глянешь и испугаешься — чучело, кикимора, какими детей крестьянских пугают. Офицеры, которые любовались им, теперь опплевались бы, не иначе. Только старуха Кхаца и смогла разглядеть, что был когда-то пригожий.

Он смурной тогда в табор вернулся. И увидел, что с другими цыганами говорили — лошади чужие стояли, а у костра сидели старики с гостями. Как он узнал, то местный кочевой табор был. С ним вместе уговорились идти и на другой же день встретились.

Что тут началось! Пока ехали — говор стоял такой, что в ушах звенело. Цыганки молодые в одну кибитку набились, юбки и шали друг у дружки смотрели, у кого как вышито. Тут же объяснять и показывать стали, а уж смех какой у них стоял! Наверняка сплетни пошли, и на каждого цыгана из-под покрывала глазами блестели: обсуждали своих и чужих.

А дети и вовсе вокруг кибиток в одной стайке носились. И ничего, что языка не понимали, играть и так можно. На них с улыбками смотрели, хоть и утомили они всех уже.

А у цыган серьезный разговор шел. Они поодаль ехали и толковали — выучились уже немного по-местному.

— Вы зря так к западу завернули, если к османам идете, — хмурился румынский цыган. — Здесь Молдавия близко, а тамошние господари жестоки с нашими братьями. Закабалить могут, коли неосторожно рядом пройдете с чьими-нибудь владениями. Мы почему к вам и прибились: сами к османам податься хотим, а вместе надежнее.

— Проводника бы дельного… — протянул баро. — Есть же такие, кто места здешние знает? Мы бы отблагодарили, не обидели бы.

— О том и толкуем. Есть, есть такой… Его б дозваться, он как ветер вольный, ни с одним табором долго не ходит. Но вот видели его недавно на ярмарке, с лошадьми объявился казенными — хватает же наглости, едва увел, тут же продает у солдат под носом и не боится, что схватят. Он согласился, сказал, что сам найдет нас.

О том разговоре оба табора скоро прослышали. И тут же румынские цыганята с радостными криками носиться стали: «Данко, Данко приедет!»

Петя Мариуша подозвал и спросил, что за Данко такой.

— Как же ты не знаешь! Его все тут знают, и не только тут, а кругом всего моря! Про него в каждом таборе сказывают, какой он удалой, а во всякой деревне боятся, что лучшего коня уведет у них. Уж и убить его клялись, а он живет себе — вот здорово, Петер, вот бы так же жить! А говорят, на скрипке еще так может, как никто не умеет, а уж на гитаре, конечно же…