Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Интересно сравнить эту встречу Александра I с дворянством и купечеством с французскими Генеральными штатами 1789 года. В отличие от французского короля, Александр I просто просил помощи в войне, исход которой зависел в первую очередь от дееспособности армии. Однако эти московские события июля 1812 года, сами по себе лишь незначительная деталь исторического процесса, оказываются более интересными при сравнении с тем, что происходило таким же летом в Версале за двадцать три года до этого. Людовик XVI созвал Генеральные штаты, чтобы они помогли ему вывести страну из финансового кризиса, но разделил их в духе иерархии старого режима по сословиям, предусмотрев даже такие детали, как разная одежда и разные места в зале. Король, как и многие делегаты двух первых сословий (дворянства и духовенства), настаивал на раздельном голосовании, понимая, что оно важно для сохранения старых порядков. Но радикалы из этих двух сословий и все представители Третьего были увлечены идеей национального единства и требовали совместного голосования. Такие же проблемы оказались в центре внимания и на Фестивале Федерации в Париже в 1790 году: тысячи человек со всей Франции собрались, чтобы поклясться в вечной верности родине, выразив таким образом демократическую идею народовластия и продемонстрировав решительное и героическое единодушие. Как замечает Жан Старобинский, целью революционных празднеств было мобилизовать воодушевление масс в торжественной обстановке и направить его на достижение славного будущего; этим они отличались от бессодержательных и незапоминающихся праздников аристократии [Starobinski 1979: 62–67]. Глинка, который тоже презирал легкомысленные развлечения аристократов и с восторгом принял бы участие в подобном празднике народного единства, проецировал эти чувства на 1812 год: ему виделась Россия, сплотившаяся вокруг царя и заражающая его своим энтузиазмом и целеустремленностью. Глинка не считал себя революционером, однако по своему темпераменту и душевным качествам он оказывался чужаком в разделенном на сословия старорежимном обществе.

Шишков и Ростопчин сопровождали императора во время его встреч примерно с тысячей дворян и купцов, и их отзывы о царившей там атмосфере совпадают с оценкой Глинки. Шишков зачитал купцам составленное им самим обращение. Оно не было спонтанным взрывом чувств, как у Глинки. Шишков представлял традиционную монархию во всем ее величии.

– Неприятель вступил в пределы Наши, – торжественно произнес адмирал. – Он положил в уме своем злобное намерение разрушить славу [России] и благоденствие. С лукавством в сердце и лестию в устах несет он вечные для ней цепи и оковы [Шишков 1870, 1: 426].

Генерал Сегюр в штаб-квартире Наполеона был ошеломлен неистовством этих строк [Segur 1872: 38,89], и так же реагировали купцы. Даже на Ростопчина слова Шишкова произвели впечатление, и позже он писал, что присутствующие при этом «рвали на себе волосы, ломали руки, <…> [и] за шумом не слышно было, что говорили [эти люди], но то были угрозы, крики ярости, стоны. Это было единственное в своем роде зрелище» [Ростопчин 1889: 674]. Продолжая свою речь, Шишков провозглашал:

Да найдет он на каждом шаге верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина [Шишков 1870, 1: 427].

Придерживаясь социальной иерархии, он обращался к каждому сословию по отдельности, но призывал их: «…соединитесь все: со крестом в сердце и оружием в руках, никакие силы человеческие вас не одолеют» [Шишков 1870, 1: 427]. Он считал, что военные действия лишь укрепляют социальные границы, которые Глинка хотел преодолеть. Показательно, что в своих мемуарах Глинка отводит шестнадцать полных экспрессии страниц визиту царя и особо подчеркивает стихийное проявление преданности масс отцу нации в Москве, отличающейся своей богатой допетровской историей и своей религиозной ролью. Шишков же уделяет визиту всего одну страницу и упоминает лишь встречу Александра с дворянством [Шишков 1870, 1: 151].