Романы Ильфа и Петрова

Это грозило вынужденной поездкой на север... — Для ссылки в отдаленные места в 20-е годы существовало много иносказаний и эвфемизмов. В "Рваче" И. Эренбурга читаем: "кухня была общей, и меню каждого оценивалось с точки зрения этики, эстетики, а также возможности вынужденного переселения в Нарым". У него же: "За подобные комментарии очень легко и в восточную часть Федерации попасть" [В Проточном переулке, гл. 10]. В рассказе А. Н. Толстого "Сожитель" (1926) домработница грозит хозяйке-нэпманше: "за Полярный круг угоню". В его же "Гадюке" (1928) фигурирует коммунальная жилица Роза Абрамовна Безикович — "безработная, муж ее проживал в сибирских тундрах". Демьян Бедный передает жалобы нэпмана в 1931: Плыл на юг я, а вышло — Нордкап! / Лед, заторы, погода свирепа. / — Одним словом, последний этап / Нэпа! / — Да, острить вы ловки! / Последний этап — на пути... в Соловки! В повести Ильфа и Петрова "Светлая личность" упомянут некто Тригер, который "запутался в валюте и давно был выслан в область, которая до [его] приезда славилась только тем, что в ней находился полюс холода". Острили о "домах отдыха в Нарыме". [Оренбург, Рвач, 328; А. Н. Толстой, Собр. соч., т. 4; Д. Бедный, "Юбиляр" (К 10-летию нэпа), Собр. соч., т. 7; Ог 29.09.29.] 16//13 — В Советской России, — говорил он [бывший присяжный поверенный И. Н. Старохамский], драпируясь в одеяло, — сумасшедший дом — это единственное место, где может жить нормальный человек... Здесь у меня, наконец, есть личная свобода. Свобода совести. Свобода слова... Да здравствует Учредительное собрание!.. И ты, Брут, продался ответственным работникам!.. Видели? Что хочу, то и кричу. А попробуйте на улице! — В рассказах соавторов о Колоколамске фигурирует профессор Эммануил Старохамский [Чу 09.1929].

"Сумасшедшему все можно", — говорит шурин Берлаге. Соавторы развивают здесь идею о том, что в скованном обществе свобода и нормальность возможны лишь в крайних ситуациях — смерти, психбольницы или тюрьмы. На этом основана уже "Палата № 6" Чехова, где помешанный оказывается единственным человеком в городе, с которым можно вести осмысленный разговор. В советской литературе эту линию продолжает "Самоубийца" Н. Эрдмана (1930): "В настоящее время, гражданин Подсекальников, то, что может подумать живой, может высказать только мертвый..." [д. 2, явл. 3], и далее: "[Подсекальников:] Я могу никого не бояться, товарищи! Ни-ко-го.Что хочу, то и сделаю. Все равно умирать... Вот в Союзе нас 200 миллионов, товарищи, и кого-нибудь каждый миллион боится, а вот я никого не боюсь... Я сейчас, дорогие товарищи, в Кремль позвоню... и кого-нибудь там изругаю по-матерному. Что вы скажете? А?" [д. 3, явл. 2; параллели с ЗТ выделены мой. — Ю. Щ.].

О том, что единственным местом для честного человека в стране большевиков является тюрьма, рассуждает в "романе-комплексе" М. Шагинян "Кик" (1928-1929) антисоветски настроенный арестант, добавляя: "Вернее, для меня это единственное место, где я себя могу чувствовать свободным". В ином ключе к этой теме подходит А. Солженицын в романе "В круге первом", герои которого, лишившись свободы физической, обретают духовную свободу и более того — возможность нравственного перерождения, с которым архетипически связывается пребывание в тюрьме [см. ЗТ 3//2; ЗТ 23//4].

Близкая параллель с ЗТ — в рассказах Швейка о больнице для умалишенных: "Там такая свобода, какая и социалистам не снилась. Там можно выдавать себя и за Бога, и за Божью Матерь, и за папу римского, и за английского короля, и за государя императора, и за святого Вацлава... В сумасшедшем доме каждый мог говорить все, что взбредет ему в голову, словно в парламенте... Если бы кто-нибудь проделал то же самое на улице, так прохожие диву бы дались. Но там это — самая обычная вещь" [Я. Гашек, Похождения бравого солдата Швейка, 1.4; совпадения с высказываниями Старохамского выделены мной. — Ю. Щ.]. Из других сходств: у Гашека симулянт кусает врача в ногу, выпивает чернила [там же, 1.3] — Берлага толкает в грудь добрую докторшу, выливает себе на голову бутылку чернил [ЗТ 16].

16//14