Ромейское царство

Кульминацией враждебного отношения Церкви к театру стали решения прошедшего в столице в 691–692 гг. Трулльского Вселенского синода, который, наряду с иными вольностями, попытался запретить мимические представления и танцы, шутовские процессии, карнавалы, маскарады, ношение масок и вообще любое юродство. Этот Собор из 311 епископов принял 112 правил, дополнявших решения предыдущих, Пятого и Шестого константинопольских соборов 553 и 680–681 гг., и поэтому получил необычное название Пято-Шестого. Правивший тогда Юстиниан II, при всех его человеческих недостатках, раздражительности, деспотизме, был благочестивым, глубоко верующим человеком и стремился укрепить христианскую дисциплину, нравственность и этику. Поэтому Собор категорически осудил любые игры и актеров, празднование давних языческих праздников, воспретил петь гимн Дионису во время сбора винограда, встречать появление нового месяца, устраивать театральные представления или даже только присутствовать на них, хотя бы это делали учащиеся константинопольской высшей школы.

Однако уже со второй трети VIII в. положение переменилось и василевсы-иконоборцы стали открыто покровительствовать театру, видя в нем орудие политической борьбы с противниками, иконопочитателями. Особенно популярными тогда стали гротескные, сатирические сцены, клоунады, едко осмеивавшие «мраконосителей» — монахов и монахинь. Даже сама церковная служба в это и последующее время испытала влияние пантомимы. Некоторые императоры, такие как любитель выпить, кутила Михаил III (842–867 гг.), не только одобряли карнавальный характер увеселений, но и сами принимали в них участие, по сути дела, пошло юродствовали, иногда довольно зло и нескромно. В целом же, отношение к византийским мимам становилось все более терпимым и постепенно, несмотря на сопротивление Церкви, они превратились в неотъемлемый элемент ромейской культуры.

Тем более невозможно было остановить развитие театрализованных панигирий к церковным праздникам. Сами василевсы, и не только из числа иконоборцев, покровительствовавших театру, но и последующие императоры, такие как Лев VI (886–912 гг.) и его сын, Константин VII Багрянородный (913–959 гг.) увеличивали число панигирий, сочиняли для них музыкальные композиции и гомилии, и даже ввели в употребление сценическую площадку-орхестру в столичном храме Св. Софии, то есть внутри самой церкви. Видимо, не зря Патриарх Фотий как ревнитель благочестия называл причиной разорительного набега росов на Константинополь летом 860 г. Божию кару за принятие Церковью сцены. Так, в Великий четверг на Пасху с умилением разыгрывали омовение ног апостолов, а затем показывали Воскресение Христа и его явление ученикам. Подобные сюжеты театрализовывались во время праздника Преображения Иисуса Христа и в ходе продолжительной панигирии на Успение Богородицы, что, как и Преображение, тоже происходило в августе. В день памяти Пророка Илии в Айя Софии представляли взятие Пророка на Небеса. В неделю «Святых Отец» («Святых Праотцев») с замиранием созерцали «Пещное действо» — чудесное спасение трех библейских отроков из огненной печи. Однако, несмотря на то, что все это содействовало популяризации христианских догматов, преподнося их во впечатляющей, образной и общепонятной форме, собственно литургическая драма на сюжеты из Библии или Житий святых, то есть то, что в западной Европе называли в XIV–XV вв. мистериями и мираклями, так и не стала популярной в Византии. Тем более не возник в ней некий «литургический» или «священный» театр, как считают некоторые исследователи византийской культуры. Напротив, можно согласиться с теми из них, которые полагают, что византийская литургия, используя только полезное, «избежала крайностей тотального слияния богослужения и драмы, имевшего место на средневековом Западе». При всех неоднозначностях восприятия, о которых мы упомянули выше, серьезные ученые авторитеты, такие как Михаил Пселл, не одобряли юмор-евтрапелию в любом виде. Они советовали соблюдать осторожность в шутках, а по вопросам вероисповедания запрещали шутить вообще, разделяя, в данном случае церковные проклятия в адрес тех, кого называли евтрапелами-шутами.

Так или иначе Ромейское царство не стала в полной мере правопреемницей классического античного театра и, самое главное, все существовавшие в ней специфические театральные формы — литургическая драма, церемониальные постановки — «театр власти», литературный и народный театры не объединились в единое театральное пространство. Пожалуй, единственной, очень важной объединяющей чертой этих театрализованных представлений явилась лишь идея передачи господствующей идеологии драматическим средствами, вполне доступными для понимания самыми широкими массами ромеев.

* * *