Ромовый дневник

В таком месте чувствуешь себя Хамфри Богартом: сначала тебя привозят на утлом маленьком самолетике, а потом, по какой-то таинственной причине, тебе дают личную комнату с балконом над гаванью, и ты сидишь там и потихоньку пьешь, пока что-нибудь не случится. Я ощущал невероятный разрыв между собой и реальностью. Вот я на Вьекесе, островке до того незначительном, что я никогда о нем не слышал – пока один чокнутый тип меня сюда не доставил, а увозить пожалует другой.

Скоро май. В Нью-Йорке сейчас теплеет, в Лондоне сыро, в Риме жарко… А сам я сижу на Вьекесе, где жарко круглый год и где Нью-Йорк, Лондон и Рим являются всего лишь названиями на карте.

Тут я вспомнил про морпехов… «в этом месяце нет учений»… и еще в памяти всплыла причина моего пребывания здесь. Зимбургер хочет брошюрку… с прицелом на инвесторов… не вздумайте проволынить это дело, не то он…

Мне платили двадцать пять долларов в день, чтобы я погубил единственное место, где впервые за десятилетие почувствовал себя действительно умиротворенным. Мне платили за то, чтобы я, так сказать, помочился в свою же постель, напился, попал за решетку и тем самым стал пешкой в чьей-то гнилой игре, потому как некая шишка должна спасти свое лицо…

Я просидел долгое время, размышляя о множестве вещей. И самой главной из них было подозрение, что мои странные и неподконтрольные инстинкты могут меня разорить еще до того, как появится шанс разбогатеть. Не важно, до какой степени я желал все те вещи, для приобретения которых требовались деньги: всегда находилось какое-то дьявольское течение, что относило меня в сторону – к анархии, нищете и сумасшествию. Безумное заблуждение, что человек способен вести достойную жизнь, не продавая себя на роль козла-провокатора.

Наконец я опьянел и лег спать. На следующее утро меня разбудил Мартин, мы позавтракали и отправились на Сент-Томас. День выдался ярким и синим, переправа на катере прошла замечательно. К моменту, когда мы вошли в гавань Шарлотты-Амалии, я позабыл про Вьекес, Зимбургера и все остальное.

Тринадцать

Я услышал шум еще с моря. Остров нависал над нами подобно громадному травяному кургану, выраставшему из океана, и от него исходил мелодичный гром стальных барабанов, басовитый рокот моторов и людской гул. Шум усилился, когда мы очутились в гавани, и между нами и городом оставалось с пол мили голубой воды, когда раздался первый взрыв. Затем еще и еще, один за другим. Человеческие вопли, завывание труб и ровный барабанный ритм.

В гавани стояло тридцать – сорок яхт; Мартин неторопливо славировал между ними, причалил к незанятому месту у пирса. Я схватил саквояж и выпрыгнул из катера, заявив Мартину, что сильно тороплюсь – должен еще кое-кого отыскать. Он кивнул и сказал, что тоже торопится: ему надо на Сент-Джон поговорить с одним типом насчет лодки.

Я был рад от него избавиться. Он принадлежал к тем людям, которые, очутившись, скажем, в Нью-Йорке, производят впечатление «увлекательных собеседников», но здесь, в его собственном мире, он был лишь мелкой сошкой, да к тому же быстро наскучивал.

Ближе к центру города шум стал вовсе оглушительным. Улицы дрожали от грохота моторов, и я полез вперед, желая узнать, что бы это значило. Когда я пробился к перекрестку, толпа стала до того плотной, что едва давала двигаться. Посреди улицы стоял импровизированный бар; собственно, даже не стоял, а протянулся – он был длиной квартала в три и представлял собой шеренгу деревянных будок, под завязку набитых ромом и виски. В каждой такой будке отчаянно трудились несколько барменов, подкрепляя народ влагой. Я остановился перед вывеской «Ром 25 центов». Поили здесь из бумажных стаканчиков, куда швыряли кусок льда и вливали ром щедрой рукой.

Еще дальше по улице я наткнулся на ядро толпы и, протиснувшись вперед, наконец очутился перед открытым местом, в окружении многотысячного кольца зрителей. Выяснилось, что здесь проходят соревнования по картингу, а сами карты представляли собой деревянные рамы с крошечными двигателями, которыми управляли пьяные гонщики с безумными глазами. Машинки с визгом и воем носились по картодрому, устроенному прямо на городской площади.

С близкого расстояния шум был решительно невыносимым. Люди толкались и пихались почем зря, ром из стаканчика то и дело выплескивался мне на рубашку, но я ничего не мог с этим поделать. Большинство окружавших меня физиономий были черными, хотя в толпе тут и там виднелись американские туристы, белые, потные и почти все в карнавальных колпаках.

На той стороне площади стояло внушительное здание с балконом, выходившем на картодром. До него было каких-то сто ярдов, однако у меня ушло минут тридцать на мучительное протискивание сквозь толпу, так что когда я наконец уселся на балконе, то был вконец измучен и обливался потом.