– Молчать! – рявкнул Водрёй.
Он ненадолго задумался, поигрывая своим скипетром.
– Слушайте, – объявил он, – мы требуем и повелеваем нашей страже схватить сьера Куаньи и даму Поластрон, заточить в комнате, должным образом запираемой на замок и снабженной мягкой постелью, дюжиной бутылок шампанского и надлежащим количеством пищи телесной, и вернуть им свободу только после того, как истец заявит, что удовлетворен принесенными извинениями.
– Сир, – сказала герцогиня де Гиш, – прошу вас взять меня под ваше покровительство. Только что граф д’Артуа ущипнул меня за мягкое место…
– Было ли сие случайно или же преднамеренно?
– С ногтями и до крови.
– Это подлый поступок, заслуживающий самого сурового наказания… Посмотрим, что написано в нашем Кодексе?
Водрёй извлек из кармана записную книжку, перелистал и при лунном свете зачитал:
– А, вот оно! Статья 237: «Ежели кто-то, при помощи ладони, пальцев, зубов либо каких инструментов или приспособлений, зажмет, ущипнет – одним словом, повредит часть тела другого человека, должен будет поцелуями, ласками и действиями языка восстановить прежнее состояние поврежденного предмета. В случае ежели поврежденным местом является ягодица хорошенькой женщины, наказание будет удвоено…»
– Пощады! Пощадите этого негодяя! – взмолилась герцогиня.
– Сир, – вступил в разговор Артуа, – я осознал гнусность своего поступка; mea culpa, mea culpa![42]
И, дабы тяжесть наказания соответствовала тяжести совершенного мною преступления, прошу вас его утроить…– Вот благородные слова, свидетельствующие, что душа преступника тронута раскаянием… Да будет так! Мы решаем, что он получит право искупить свою вину, а на следующем заседании нашему королевскому взору будет представлено место преступления…
Этот приговор, соответствующий морали и справедливости, был встречен аплодисментами.
– А теперь, мои любимые и верные подданные, – продолжал Водрёй голосом, дрожащим от волнения, – мы должны сообщить вам об очень важных событиях… Ровно через двадцать лет и девять месяцев наши грозные соседи объявят нам войну… Успокойтесь, мы всех их перережем и вывесим их кишки сушиться на солнце, мы изнасилуем их женщин, что же касается их девственниц, мы, по несказанной доброте и великой милости нашей, подарим их нашему возлюбленному кузену, королю Франции Людовику, шестнадцатому этого имени, который любит ими лакомиться больше, чем белка орешками…
Слова короля заглушил взрыв хохота.
– Тишина! – крикнул Водрёй. – Как вы можете предаваться развлечениям, когда враг стоит у наших ворот? Caveant consules![43]
Уже сегодня нужно подумать о солдатах, которые обеспечат нам победу. Нам нужно много крепких мужчин. И в этом мы рассчитываем на вас, наши возлюбленные и верные подданные… Смелей! Пусть с этого вечера никто не ворчит на тяжесть поставленной задачи! Но, с почтением к обычаям, морали и божественному закону, мы предполагаем, что это воинственное потомство станет плодом законного брака… Приблизьтесь, высокородная дама де Полиньяк и сьер де Безенваль, шевалье де Куаньи и графиня де Поластрон, граф д’Артуа и герцогиня де Гиш, герцог де Куаньи и маркиза де Шалон, и слушайте меня все… Берете ли вы друг друга в мужья и жены?– Да!
Тогда Водрёй простер над склонившимися перед ним парами свою тяжелую палку для благословения:
– Именем короля Папоротников, одновременно Отца, Сына и Святого Духа, объявляю вас соединенными священными узами брака… А теперь я запрещаю вам возвращаться в тронную залу ранее, чем через два часа, запрещаю видеться, встречаться или ходить друг за другом; запрещаю разговаривать! Все остальное дозволено… Идите!
Монарх сделал паузу, перевел дыхание и, хлопнув в ладоши, громко крикнул:
– Расходитесь!
По этому сигналу парочки, обнявшись, разбежались во все стороны и скрылись к темноте рощ и кустов. Мария-Антуанеттаа и Водрёй остались одни, лицом к лицу.
– А я? – спросила молодая женщина.
Водрёй далеко зашвырнул свою палку и корону.
– Вы, – сказал он, – королева, и, поскольку я король, мы как нельзя лучше подходим друг другу… Кроме того, солдатам понадобится генерал. Хотите, прямо сейчас займемся его созданием?
Он ожидал увидеть улыбку Марии-Антуанетты на свою шутку, но она стояла, странно серьезная, отстранившись вдруг от комедии, которую они разыгрывали. Он интуитивно почувствовал, что чары разрушены, и отступил… Она слушала сердце, словно откровение, бившееся в ее груди в эту тихую ночь. Тишина, входя в нее, приводила ее мысли в порядок, и одно имя с болезненной дрожью подступило к ее губам: Ферзен!
Экспедиционный корпус, в который он вступил, отправился в Америку с годичным опозданием. Всего три месяца назад он покинул Брест.
Мария-Антуанетта подняла глаза, и со звездного неба на нее вдруг спустилась тревога. Где он? Благополучно ли пересек океан корабль, на котором он плыл? Те же звезды, что следили за их бесстыдными ребяческими играми, возможно, в это самое мгновение смотрели на него: изможденного, раненого или убитого?
Ей стало стыдно за себя, и ее глаза наполнились слезами.