Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

– Водрёй, – сказала она, – я устала и возвращаюсь в замок… Нет, благодарю, не стоит меня провожать; прошу вас лишь принести мои извинения нашим друзьям.

Она ушла, оставив стоящего посреди поляны Водрёйя, который в лунном свете казался белым, как Пьеро.

Глава XV. Смерть Марии-Терезии

Людовику XVI не хватило мужества сообщить жене только что пришедшую новость, и он возложил эту жестокую миссию на аббата Вермона. Сгорбившись под смертельной ношей, наваленной на него, аббат нерешительно вошел в библиотеку, где Хиннер[44] давал королеве урок игры на арфе.

Увидев, как он входит, Мария-Антуанетта поднялась и пошла ему навстречу:

– Вы, аббат! Я полагала, вы в Париже.

– Мне пришлось проделать это путешествие, мадам, – ответил Вермон глухим голосом.

Он рассматривал ее. Она стояла перед ним: цветущие губы, свежий, отдохнувший цвет лица. Он с тревогой думал, что должен внести горе в сердце этой молодой женщины, чьи искрящиеся глаза выражали беззаботность. Принесенное им несчастье обжигало, словно раскаленное докрасна железо, которое не знаешь, как взять.

– Мадам, – решился он, – прошу меня простить за то, что помешал вам, но мне необходимо поговорить с вами наедине.

Мария-Антуанетта с удивлением посмотрела на него:

– Это настолько важно?..

Она увела его в соседний кабинет.

– Слушаю вас, – сказала она. – Может быть, вы хотите рекомендовать мне какого-нибудь своего протеже?

– Мадам, я позволил себе потревожить вас в этот час не затем, чтобы испросить у вас милость.

– Уж не надумали ли вы меня покинуть? У вас неприятности?

– Увы, дело не во мне, мадам. Господь каждому из нас посылает испытания и не щадит никого, как бы высоко он ни стоял…

– Какой торжественный слог! – шутливо воскликнула королева. – Вы вгоняете меня в дрожь…

Однако тревога постепенно закрадывалась в нее; она заметила, что у Вермона дрожат руки.

– Что с вами, мой друг?.. Что происходит?

– Мадам, – произнес он, не смея поднять глаза, – вам понадобится все ваше мужество.

При этих словах Мария-Антуанетта побледнела; в глазах у нее потемнело от страха.

– Мужество? Зачем? Ах, Вермон, вы от меня что-то скрываете… Случилось несчастье?.. С королем?.. С моей дочерью?

– Успокойтесь, речь идет не о них.

– Тогда о ком? Говорите же!

– О вашей августейшей матушке…

– О матушке?

– Только что прибыл курьер из Вены… Он привез плохие новости… Императрица…

Он не смог продолжать. Мария-Антуанетта бросилась к нему, схватила за руку и, прерывисто дыша, забросала отрывистыми вопросами:

– Что вам известно?.. Она заболела?.. Тяжело заболела?.. Надежды на выздоровление нет? Отвечайте, умоляю… Вы молчите? Вермон, неужели она…

Она не решилась произнести это слово. Голова закружилась, как на краю пропасти. Вермон отвернулся.

– Двадцать девятого ноября, – сказал он, – вечером… Семь дней назад. Ах, мадам, ваше горе безмерно, но, возможно, его хоть как-то облегчит мысль, что ее величество мирно закончила свой земной путь. Господь призвал ее к себе, и мы должны покориться его воле. Императрица ушла так же, как и жила: великой государыней и доброй христианкой…

Мария-Антуанетта села, положив руки на колени и уставившись в одну точку. Она не плакала. В ушах неясно гудели утешения Вермона. Разве могли религиозные аргументы стать тем бальзамом, что излечит образовавшуюся в ней рану? Ее мать умерла! Она с ужасом подумала, что в прошедшие с этого момента семь дней она развлекалась и не было никакого предчувствия, никакого знака с небес, подсказавшего бы ей, что случилось. Неужели возможно, что она смеялась и танцевала в тот момент, когда ее мать испускала последний вздох?

– Вермон, – тихо спросила она, – она сильно страдала?

Аббат повторил то, что ему рассказал солдат венгерской дворянской гвардии.

Мария-Терезия уже давно страдала от катара. Она чувствовала, что словно каменеет внутри, а силы ее уменьшаются. 24 ноября она совсем разболелась, ее пожирал внутренний огонь. Она вызвала своего врача и вытянула из него правду. Узнав, что ей осталось жить несколько дней, решительно стала готовиться к смерти. Непрерывный кашель и сильные приступы удушья заставили ее встать с постели. Особенно страшными были ночи; она задыхалась и безуспешно требовала воздуха, который не поступал.

26-го она захотела причаститься. Нунций принес ей облатку, которую она приняла под молитву, покрыв голову траурной вуалью, как в пятницу на Страстной неделе. Врач предупредил, что пора принять последнее причастие. Она приняла его в окружении коленопреклоненных сыновей и дочерей. С ней были Иосиф II, Максимилиан, Мария со своим мужем, принцем Альбрехтом, а также Елизавета и Мария-Анна. Получив последнее причастие, она обсудила с императором государственные дела, а потом с ним, с его братьями и сестрами некоторые детали собственных похорон. Она думала обо всем: о своих подданных, о своих детях, о присутствующих и о тех, кто далеко от нее, об их будущем.