Россия бунташного века: cкандалы, интриги, расследования

«Да ты же промышлял, как бы тебе отъехать в Литву, двор свой и вотчины продавал, и говорил, чтоб тебе нарядиться по-гусарски и ехать на съезд с послами. Посылал ты памяти (письма-напоминания) к Тимохе Луговскому и Михайле Данилову, чтоб тебя с береговой службы переписали на съезд с литовскими послами. Да ты же говорил в разговорах, будто на Москве людей нет, все люд глупый, жить тебе не с кем, чтоб тебя государь отпустил в Рим или в Литву. Ясно, что ты замышлял измену и хотел отъехать в Литву, если бы ты в Литву ехать не мыслил, то зачем было тебе двор свой и вотчины продавать и с береговой службы переписываться на литовский съезд?»

В 1622 г. у него нашли тетрадки с желчной критикой русских порядков, выраженной в виршах, где он называл царя не иначе как «деспотом русским» (а мы помним про то, как бережно относились к титулатуре): так Иван был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь за «шатость в вере».

В вину неудавшемуся диссиденту вменялось следующее:

— общался с польскими и латинскими священниками;

— держал у себя католические религиозные изображения;

— писал хулительные письма о русских людях;

— бил и мучил своих людей за то, что нарушали его запрет на походы в церковь;

— критика русских людей за поклонение иконам.

Иван Хворостин раскаялся, написал несколько произведений, призванных «прояснить» его позицию, написал расписку об отречении от ереси и пообещал никогда больше в них не вникать.

Глава 10. Защита Хворостинина, честного православного

Одним из таких произведений было «Изложение на еретики-злохульники» (как иначе доказать свою твердость в вере, кроме как написать критику на еретиков-католиков?). В других его стихотворных опытах тоже были призывы вроде «Не ищи истины от чюжого закона / И не пременяй святых отец канона».

Интересно вот что: Хворостинин вполне может делать ошибки, пренебрегая грамматической точностью в пользу верной рифмы. В «Двоестрочном согласии вместо предисловия к читателю» Иван рассказывает о своих бедах: я обличал-обличал еретиков, а мои же собственные слова против меня обернули и как еретика осудили, да еще и мои же собственные люди предали:

Бедою многою изнемогох,
И никто ми помогох,
Точию един бог,
А не народ мног.
Писах на еретиков много слогов,
Того ради приях много болезненых налогов.

Почувствуйте себя на минутку историком языка: хитрость здесь в том, что не все глагольные формы прошедшего времени здесь употреблены верно (что странно, если принять во внимание «ученость» Хворостинина). Например, «помогох» — это «я помог». И понятно, что по смыслу это неверно: изнемогал от многих бед, и никто не помог — нет же, ему никто не помог! Но тогда было бы «не поможе». А это не звучит. И Хворостинин пренебрег верной глагольной формой, подчиняясь инерции рифмованного стиха.

Слово «налог» в его стихотворении — это тяжесть, напасть, беда.

Минутка истории языка закончилась, возвращаемся к истории литературы.

Глава 11. Тимофей Акиндинов ака Лжешуйский

Об Акиндинове мы знаем немного больше, чем о других сочинителях: он «засветился» в произведении иностранца А. Олеария, бывшего в тот момент при московском дворе.

Акиндинов родился в Вологде, в семье стрельца, торговавшего холстом. Выучился грамоте у архиепископа Варлаама и переехал в Москву. Там Тимофей становится подьячим приказа Новой чети (этот приказ заведовал сбором налогов с кабаков и трактиров) под покровительством своего друга, дьяка Ивана Патрикеева. И все бы хорошо, но в 1642 г. Патрикеев возвращается из посольства в Данию, где он должен был договориться о замужестве Ирины Михайловны, сестры Алексея Михайловича. Патрикеев не договорился и был подвержен опале.

А тут и недостача по ведомству Тимошки объявляется — сто рублей. Он берет в долг у своего кума, обманывает его и не отдает обратно, делая вид, что никаких денег не брал. Кум не смог воззвать к совести родственника, зато, по словам Олеария, подключилась жена Акиндинова: она начала обвинять его не только в этом обмане, но и за мужеложство, «в котором его часто заставали».