Россия и ее империя. 1450–1801

Жители Московского государства часто прибегали к магии, причем это касалось всех этажей общества, вплоть до царского двора. Московские правители, начиная с Ивана III, прибегали к услугам европейских врачей, которые часто применяли характерное для Европы раннего Нового времени сочетание различных способов лечения: античные целительские практики, снадобья и молитвы, астрология и астрономия, наконец, научные методы. Некоторые – например, состоявший при Иване IV Элизеус Бомелиус и Стефан фон Гаден, лекарь Алексея Михайловича, – погибли, обвиненные в занятиях черной магией, в ереси или в отравлении; большинство из них, однако, процветало, особенно после учреждения при Алексее Михайловиче Аптекарского приказа с целью заимствования западных врачебных практик и лекарственных отваров, ввоза книг по астрологии, приглашения специалистов в Россию. В XVII веке правители и знать проявляли ко всему этому немалый интерес: в покоях Алексея Михайловича и царевны Софьи стены были расписаны астрономическими символами; советники Софьи Сильвестр Медведев и князь Василий Голицын поддерживали отношения с колдунами. У Алексея Михайловича имелись травы для магических целей. Как он, так и его отец Михаил Романов содержали для своей защиты ведунов, хотя и постоянно опасались, что станут жертвой магических заговоров. В некоторых делах об измене конца XVII века фигурировали представители придворной знати (стольник Андрей Безобразов, Григорий Талицкий), покровительствовавшие обладателям волшебной силы.

Миряне обращались к магии в любовных делах – чародейство и различные отвары помогали женщинам найти хороших мужей, мужчинам – соблазнять женщин, супружеским парам – вновь обрести угасшее влечение друг к другу. Часто соответствующие заклинания были обращены к христианскому богу или святым и одновременно – к магическим силам. Магия использовалась прежде всего для целительства – этой цели служили полные духовного могущества (как предполагалось) снадобья, травы и заговоры, часто употреблявшиеся известными знахарями. Даже православные руководства по врачеванию часто предусматривали, наряду с телесным воздействием, произнесение заклинаний и совершение ритуалов. Такое целительство наблюдалось повсеместно, но те, кто прибегал к нему, могли предстать перед судом по обвинению в колдовстве, если причиняли кому-либо вред. Порой такие обвинения выдвигались, когда человек, семья или община становились жертвой необъяснимого бедствия. В Московском государстве, в отличие от Европы и Америки раннего Нового времени, подсудимыми на колдовских процессах являлись в основном мужчины. Как отмечает Валери Кивельсон, это может быть связано с тенденцией обвинять чужаков, в России же мобильность была свойственна по преимуществу мужчинам (солдаты, крестьяне, едущие на рынок или посланные в город, чтобы заработать денег на выплату тягла). Часто обвиняемыми становились священнослужители, обладавшие тайными знаниями и авторитетом в духовных вопросах. Светские суды рассматривали колдовство как уголовное преступление и выносили различные приговоры – от пеней и легких телесных наказаний до смертной казни, в зависимости от тяжести деяния.

Чего не было в России раннего Нового времени, так это «охоты на ведьм» и рассуждений об одержимости дьяволом, появившихся в Европе под влиянием инквизиции. Разумеется, выработанные православием представления о колдовстве происходили из тех же самых раннехристианских источников, и в русских источниках колдуны и ведьмы описываются как действующие по наущению дьявола. Однако европейский дискурс того времени был крайне сексуализирован (ведьминские шабаши как оргии с участием Сатаны) и вращался вокруг фигуры самого Сатаны. В России во время допросов колдунов эта тема не поднималась; кроме того, не считалось, что обладание магическими способностями как-то связано с этим – вплоть до принятия воинского устава 1715 года, где вводилось понятие «обязательства с сатаною», заимствованное из германских и шведских источников. Некоторое количество соответствующих обвинений действительно было предъявлено в XVIII веке, но интерес к колдовству как преступлению в этом столетии, отмеченном влиянием Просвещения и скептицизмом, сильно упал. При Екатерине II колдовство стало считаться уже не тяжким преступлением или ересью, а мошенничеством, и подобные дела отныне слушались в судах низшего уровня.