О евреях в Речи Посполитой и России: Polonsky A. The Jews in Poland and Russia. Oxford: Littman Library of Jewish Civilization, 2010; Hundert G. D. Jews in Poland-Lithuania in the Eighteenth Century: A Genealogy of Modernity. Berkeley: University of California Press, 2004; Miller A. The Romanov Empire and the Jews // Miller A. The Romanov Empire and Nationalism: Essays in the Methodology of Historical Research. Budapest: Central European University Press, 2008. Р. 93–137. Классические труды: Baron S. A Social and Religious History of the Jews. Vol. 16: Poland-Lithuania 1500–1650. New York, London: Columbia University Press, 1976; Weinryb B. The Jews of Poland: A Social and Economic History of the Jewish Community in Poland from 1100 to 1800. Philadelphia: Jewish Publication Society of America, 1973.
Об экспансии в причерноморскую степь: Bartlett R. Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia, 1762–1804. Cambridge: Cambridge University Press, 1979; Shaw D. J. B. Southern Frontiers in Muscovy, 1550–1700 // Studies in Russian Historical Geography, 2 vols / Ed. by J. Bater, R. French. London: Academic Press, 1983. Vol. 1. Р. 117–142; Stevens C. B. Soldiers on the Steppe: Army Reform and Social Change in Early Modern Russia. DeKalb, Ill.: Northern Illinois University Press, 1995; Davies B. Empire and Military Revolution in Eastern Europe: Russia’s Turkish Wars in the Eighteenth Century. London: Continuum, 2011.
О Крыме: Lazzerini E. The Crimea under Russian Rule: 1783 to the Great Reforms // Russian Colonial Expansion to 1917 / Ed. by M. Rywkin. London: Mansell, 1988. P. 123–138; O’Neill K. A. Between Subversion and Submission: The Integration of the Crimean Khanate into the Russian Empire, 1783–1853. Ph. D. dissertation, Harvard University, 2006; O’Neill K. A. Rethinking Elite Integration: The Crimean Murzas and the Evolution of Russian Nobility // Cahiers du monde russe. 2010. № 51. Р. 397–418. О рабстве: Kurtynova-D’Herlugnan L. The Tsar’s Abolitionists: The Slave Trade in the Caucasus and its Suppression. Leiden: Brill, 2010; Eurasian Slavery, Ransom and Abolition in World History, 1200–1860 / Ed. by C. Witzenrath. Farnham: Ashgate, 2015.
Часть II
Московская империя в XVII столетии
Глава 6
Семена легитимности
Одна из наиболее примечательных характеристик империй раннего Нового времени – репрезентация ими своей легитимности, часто производимая посредством образов и текстов. Можно назвать ее «идеологией», но этот книжный термин плохо подходит к обществам раннего Нового времени, где уровень грамотности был низким. Джейн Бербанк и Фред Купер предложили более универсальное понятие «имперского воображаемого», охватывающее множество способов, при помощи которых государство транслировало собственный образ: ритуалы, символы, тексты, политическая практика, терминология. Правитель империи транслировал ее образ для различных аудиторий – других держав, подвластных народов и, что еще важнее, их элит, без поддержки которых невозможно было осуществлять господство в пределах империи. Распространение идеального образа правителя, элиты и общества было призвано внушить уважение и трепет, побудить к сотрудничеству и по возможности повысить социальную сплоченность, которая в то время не могла быть очень сильной.
Империи делали широковещательные, прямо-таки космические по своим масштабам заявления о собственной легитимности, сообщавшие им, по выражению Томаса Эллсена, «род бессмертия». Согласно этим заявлениям, правитель являлся источником «благодати» для своего царства; иногда он наделялся священным статусом, но чаще изображался как проводник божественной воли. В Средиземноморском регионе и в Евразии правители обычно стремились обрести легитимность, устанавливая связь с предыдущей имперской традицией (translatio imperii), заимствуя из нее терминологию, регалии, архитектуру, стиль оформления официальных документов и тому подобное. Россия пользовалась наследием сразу двух империй – Римской (благодаря связи с византийским православием) и монгольской. У монголов Россия взяла инструментарий практического свойства – словарь, институты, финансовые, военные и политические практики. Принимая титул царя в 1547 году, московский великий князь подчеркивал, что его легитимность происходит от чингизидов – в монгольских источниках слово «царь» обозначало и местных ханов, и византийских императоров. Как мы уже видели, взаимодействуя со степными народами в XVIII веке, русские применяли методы, выработанные чингизидами. Наконец, в 1480-е годы, ставшие решающими для формирования саморепрезентации Москвы, Иван III сознательно использовал монгольскую политическую символику в послании к главе Священной Римской империи, называя себя «белым императором». Но для европейских держав эта титулатура была малопонятной, и поэтому приближенные Ивана III прибегли к другой символике, основанной на православном наследии.