Россия и кочевники. От древности до революции

Однако земли туркмен, которые номинально подчинялись Хиве, России пришлось покорять отдельно. Хивинские ханы не вмешивались во внутреннюю жизнь подчиненных им туркменских племен и довольствовались тем, что те несли военную службу и платили налоги[490]. Таким образом, туркмены сумели сохранить полунезависимость от Хивы[491]. Их земли были завоеваны Россией к 1885 г., включены непосредственно в состав империи, так что ее границы сошлись с границами Персии[492] и Афганистана.

Покорение Россией Средней Азии завершилось в 1895 г., когда был закреплен раздел сфер влияния России и Великобритании на Памире, где в том числе кочевали киргизы.

Кроме того, в период с 1813 по 1828 гг. Россией у Персии был завоеван Северный Азербайджан, где часть населения вела кочевой образ жизни. Так, в к концу 1850-х гг. в Шемахинской губернии проживали более 100 тыс. кочевников, что составляло 21,3 % населения этого региона[493].

К концу XIX в. была в целом покорена последняя оставшаяся не подвластной России территория на севере – Чукотка. Чукчи – кочевники, миграции которых составляли до 150—200 км. Из всех народов Севера они в наименьшей степени подвергались русскому влиянию. Оленные (т.е. кочевавшие в глуби материка) чукчи состояли в сношениях с русскими, сознавали свою принадлежность к России, платили ясак. Однако носовые (береговые) чукчи оставались фактически независимыми[494], хотя вся территория Чукотки формально входила в состав Российской империи.

Таким образом, во второй половине XIX в. Россия покорила значительную часть Великой степи и «кочевых» территорий севера Евразии. Как писал Г.В. Вернадский, «русские преуспели в объединении под своей властью большинства территорий, где раньше правили монголы»[495]. Характерно, что этот процесс занял у России 400 лет, тогда как монголы завоевали территории Великой степи в течение нескольких десятилетий. Таким образом, процесс покорения степных территорий был для «оседлого» государства более трудным, чем для кочевого, что закономерно. С другой стороны, Россия и не форсировала завоевание Великой степи, т.к. в XVI—XVIII вв. у нее были более важные внешнеполитические задачи в Европе.

Восприятие кочевой цивилизации в России в XIX в. существенно изменилось. Русские политики и ученые лучше узнали кочевников. Постепенно складывалось понимание, что кочевой образ жизни связан не с каким-то «низким» уровнем развития общества, а является формой адаптации к природным условиям. Стало фигурировать позитивное отношение к кочевникам и прагматическое представление о возможности получения выгод от них для экономики страны[496]. Так, в феврале 1844 г. оренбургский военный губернатор В.А. Обручев выступил за «предоставление некоторых выгод» казахам при кочевании их около Оренбургской линии с целью предоставить им возможности для развития скотоводства[497].

В целом в начале XIX в. в России сохранялся императив о ненасильственности и неспешности в политике по отношениям к кочевникам. Один из видных деятелей Российской империи, глава департамента государственной экономии в Государственном совете Н.С. Мордвинов высказывался за необходимость ненасильственной интеграции казахов в имперские структуры. Он отмечал, что при всей «своей степени дикости» они вреда России не наносят, поэтому «нельзя их отвращать от империи» военными средствами. Тем более что в казахской степи России «завоевывать нечего». М.М. Сперанский – один из ближайших сподвижников Александра I – полагал, что подготовка к реализации его проектов, связанных с управлением иноэтничным населением России, должна проходить достаточно продолжительное время[498].

М.М. Сперанский при участии Г.С. Батенькова разработал «Устав об управлении инородцев», который был принят в России в 1822 г. Этот документ стал значимой вехой в истории кочевых народов России. Важным было официальное обоснование деления всех обитавших в Сибири «инородных племен» на три разряда: оседлые, кочевые («занимающие определенные места, по временам года переменяемые») и бродячие, или ловцы, «переходящие с одного места на другое по рекам и урочищам». Деление это было произведено на основании выявленных отличий кочующих и бродячих «инородцев» от оседлых: «непостоянство их жительства», «степень гражданского образования», «простота нравов», «особые обычаи», «образ пропитания», «трудность взаимных сообщений», «недостаток монеты в обращении» и пр. Многие из этих характеристик, с точки зрения государства, должны были затруднять управление кочевыми народами.

Тем не менее терминология, данная в «Уставе…», была недостаточно четкой. В начале ХХ в. Н.Л. Петерсон писал, что, согласно «Уставу», «кочевыми» могли быть признаны «инородцы», имевшие постоянную оседлость и даже занимавшиеся земледелием[499]. Возможная причина такой нечеткости заключалась в том, что авторы «Устава…» хотели сделать категории «инородцев» гибкими и открытыми, ожидая прогресса в их развитии: «Со временем бродячие станут кочевыми, а кочевые рано или поздно осядут»[500].