Россия и кочевники. От древности до революции

С другой стороны, власти сами снижали эффективность усилий по интеграции, когда подчеркивали отличия между русскими (государствообразующим народом) и другими этносами. Создается впечатление о двойственности и противоречивости политики: пытаясь сплотить все народы в единую политическую нацию, одновременно власти педалировали некоторые атрибуты «национального государства»[570]. Так, принятие «Устава об управлении инородцев» и введение новой терминологии («инородцы», а не «иноверцы») отразило формирование нового – этнического, а не конфессионального подхода к народам России[571], который потенциально мог еще больше разобщить население страны.

Кроме того, к концу XIX в. все кочевые народы России, согласно «Своду законов о состояниях», получили более дробное деление: среди них выделялись «сибирские инородцы», «самоеды Архангельской губ.», «кочевые инородцы Ставропольской губ.», «калмыки, кочующие в Астраханской и Ставропольской губ.», «казахи Внутренней Орды», «инородцы Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Уральской и Тургайской обл.», «инородцы Туркестанского края», «инородческое население Закаспийской обл.». Такое деление тоже явно не могло способствовать слиянию всех народов страны в единую политическую нацию.

Ситуацию затруднял и религиозный вопрос. В целом кочевники, как и другие «инородцы», пользовались свободой вероисповедания. Им было разрешено иметь свои религиозные структуры, строить молитвенные дома (с разрешения местных властей). Переход в православие не препятствовал им оставаться на прежних правах. Однако во второй половине XIX в. в стране была введена доктрина ограниченной веротерпимости – так, например, ислам допускался, но власти препятствовали его распространению и укреплению[572].

Решительным противником любого расширения пределов веротерпимости был К.П. Победоносцев, в течение длительного времени (1880—1905) занимавший пост обер-прокурора Святейшего Синода. Подчеркивая исключительность положения православия, он призывал к «особливой бдительности» в отношении «неправославных» исповеданий, полагая, что их неподконтрольное распространение и развитие в Русском государстве, полагавшемся им в обязательном порядке православным, неизбежно ведет к смуте и анархии[573]. Такая позиция тоже была амбивалентной. Она находилась в русле поддержания Россией статуса «национального государства», и она же была направлена на интеграцию народов империи путем ослабления «неправославных» конфессий и постепенного перевода всего населения России в православие.

Своеобразным итогом такой противоречивой политики стало выступление в августе 1916 г. генерал-губернатора Туркестана А.Н. Куропаткина перед депутацией от европейского населения Ташкента: «Что касается русского населения, как ранее, так и теперь, я буду заботиться, чтобы среди всех народностей Туркестанского края вы чувствовали себя старшими братьями»[574]. А.Н. Куропаткин, как и принято было тогда, назвал «русскими» не только этнически русских, но и представителей всех остальных народов, которые считали себя частью России. Это проявление концепции политической нации. Однако он подчеркнул, что «русское население» является «старшими братьями» для местных народов, что в какой-то мере похоже на концепцию «национального государства»[575]. В то же время понятно, что народы этого региона за 40—50 лет, прошедших с момента присоединения к России, не успели интегрироваться в ее политическое и культурное пространство и не могли поэтому с полной уверенностью называться русскими, т.е. принадлежащими к политической нации Российской империи.

В целом результаты политики России по отношению к кочевым народам в XIX в. были разноплановыми. Невозможно отрицать ее воздействие на кочевую цивилизацию. Так, в Астраханской губернии в процессе совместного проживания калмыцкое население начало постепенно адаптироваться к культурным моделям оседлого населения. Калмыки по примеру русских стали устраивать землянки, поддерживать и строить колодцы. Так же стали действовать местные туркмены и казахи Букеевской Орды[576]. Аналогичные процессы происходили у бурят и других кочевых народов Сибири.

В казахской степи, во-первых, посредством российского самодержавия были преодолены центробежные тенденции и обеспечена государственная централизация номадного социума. Во-вторых, с вхождением Казахстана в состав России резко возросли возможности для жизнедеятельности кочевого общества. Ежегодно до 20 тыс. казахов устремлялись в города, казачьи станицы, крестьянские селения, военные укрепления для найма на работу. Как правило, бóльшая их часть там навсегда и оставалась, пополняя ряды уральского, оренбургского, сибирского казачества, крестьянского элемента, городского населения[577].