В 1897 г. в Степном генерал-губернаторстве было принято решение препятствовать самовольным захватам земель и выделять участки переселенцам лишь после детального обследования территории и землеустройства местного населения[695]. Обследование должно было решить проблему недостатка знаний о «кочевых» регионах, в том числе выяснить размер земли, необходимой для кочевания.
В 1896—1902 гг. в Степном крае работала специальная экспедиция под руководством Ф.А. Щербины, которая обследовала 171 200 казахских и 8475 русских хозяйств в 16 уездах Акмолинской, Семипалатинской и Тургайской областей. Был сделан вывод, что количество скота, достаточное для устойчивого существования и развития казахского хозяйства, составляло 24 единицы в переводе на лошадей старше 2 лет[696]. Кроме того, стало ясно, что казахи знали о границах своего землепользования (это разбивало миф о «хаотичности кочевания». –
Решение об признании значительной части «кочевых» земель «свободными» и изъятии их для переселенцев, разумеется, вызвало жалобы со стороны казахского населения[699].
Проблема определения «необходимых» и «излишних» земель обострялась тем, что на основном массиве «кочевых» территорий, находившихся в составе России, фактически никогда не проводились землеустроительные работы[700]. Так, в Забайкалье, которое осваивалось русскими с XVII в., попытки межевания начались только в конце XIX в.[701] С развитием переселенческого движения в Сибирь землеустроительные работы для бурятского населения возобновились и достигли значительных размеров только к периоду Первой мировой войны[702].
В Бурятии до начала ХХ в. «кочевые инородцы» получали по 30 десятин земли (как и казаки), тогда как оседлые – по 21 десятине, а переселенцы – по 15 десятин земли на одну «душу мужского пола». По правилам 1898 г. наделы переселенцев, старожилов и старообрядцев должны были сравняться и составлять 21 десятину земли разных угодий на одну «душу мужского пола». Хотя земельные отношения так и не были до конца урегулированы, тем не менее, согласно указу императора от 10 июня 1900 г., хоринским и агинским бурятам было предоставлено право собственности на отведенные им земли. Власти считали, что после этого буряты «совершенно успокоились относительно… слухов об отобрании у них земель»[703]. Таким образом, права кочевников в Бурятии на землю были равны правам самого «привилегированного» в земельном отношении сословия – казаков. Однако власти не учитывали, что для кочевания нужно гораздо больше земли, чем для земледелия.
В самом большом «кочевом» регионе – Казахстане – до революции землеустройство было осуществлено только на 14 % земель сельскохозяйственного назначения, в том числе всего лишь на 1,4 % территорий, занятых кочевниками[704]. «Кочевые» земли оставались в ведении государства – в марте 1905 г. Сенат определил, что такие территории, «излишними для кочевников не признанные, впредь до поземельного устройства… инородцев должны находиться в ведении Министерства земледелия и государственных имуществ»[705].
В казахских степях власти стремились урезать или как минимум не расширять норму земли, выделяемой кочевникам. В марте 1901 г. был издан циркуляр, предписывавший оставлять им не 2/3 «излишних» земель сверх нормы, как делали раньше, а только 1/4[706].
Н.Н. Сорока сделал вывод, что Российское государство уже с конца 1860-х гг. занимало жесткую позицию по отношению к землям кочевников[707]. По нашему мнению, это не совсем так, иначе бы власти не стали противодействовать переселению крестьян на «кочевые» территории. Жесткой политика стала только после 1906 г., когда была начата Столыпинская реформа и усилилось массовое переселение крестьян. Тогда отношение власти к кочевникам действительно резко изменилось. Как писал А.А. Кауфман, «в эту эпоху с киргизами[708], можно сказать, не стеснялись». Зимовки смещались с мест, у кочевников отнимали пахотные земли и сенокосные угодья. «Оседлые наделы» отводились «по добровольному согласию» кочевников, причем «согласие это, в очень многих случаях, было вынужденным», т.к. «отказ киргиз получить надел по оседлой норме понимался как упорное нежелание переходить к оседлости». Проявлявших такое нежелание кочевников было признано «возможным оттеснять в местности, для земледелия не пригодные или малопригодные, а занятые ими земли отводить под переселение»[709].