Россия и Ливония в конце XV века: Истоки конфликта

Первым оставил письменное свидетельство о закрытии подворья Томас Шрове, ганзейский посол в Москве, которого вместе с Готшальком Реммелингроде арестовали 14 ноября 1494 г. у Бронниц. Шрове также не имел представления о причинах задержания ганзейских купцов. Ему не дали переговорить с узниками, находившимися на владычном дворе в полной изоляции, и услышать от них подробности. Новгородские наместники приняли его и представили свою версию. Как справедливо заметил П. Йохансен, в ней закрытие подворья и арест Реммелингроде представлены как два разных события, обусловленные разными обстоятельствами[750]. Если немецкие купцы лишились свободы из-за обид, нанесенных подданным Ивана III в ганзейских городах, то посол оказался в тюрьме по причине казни «какого-то русского» по приговору ревельского суда. Именно эту версию Шрове должен был донести в Ливонию.

Не менее интересной и значимой была встреча Шрове с архиепископом Новгородским Геннадием (1484–1504), который мог бы многое рассказать дерптскому ратману, тем более что относился к нему с явной симпатией. Однако речи о причинах закрытия подворья и арестов во время беседы не заходило. Вместе с тем он не повторил и объяснений наместников. Его молчание, а также сочувственное отношение к пленникам, которым он обязался поставлять еду, питье и все необходимое, скорее опровергают обвинения представителей светской власти[751].

Наместники, желая усилить эффект от посредничества Шрове, использовали для переправки в Ливонию кроме собственной (вернее, великого князя) версии новгородских событий еще их описание, данное Готшальком Реммелингроде. Вплоть до освобождения пленников в 1497 г. этот ревельский ратман, человек образованный и уважаемый, возглавлял небольшое сообщество новгородских пленников и от их имени вел переписку с ливонскими городами и магистром с позволения властей. 20 декабря 1494 г. он написал письмо бургомистру Ревеля Иоганну Рутерту, в котором, как и Шрове, изложил рассказ о своей поездке в Москву и аресте[752].

Готшальк поведал, что, после того как по приказу великого князя выплатил его послам Мануилу и Дмитрию Ралевым пеню за «плохое» обращение с ними в Ревеле, дьяки прочли ему длинный список жалоб, подданных великого князя в адрес граждан Ревеля. Сам документ, несмотря на просьбы Реммелингроде, ему не предоставили, а потому по прошествии времени он не мог воспроизвести все пункты обвинений. Тем не менее, со слов представителей великого князя, бывший посол пишет, «что все наши купцы приговорены выдать и выплатить подателям жалоб 900 новгородских рублей (stucke Nowerdes), которые они взыскали с нас одних (up unsz alien gesaketh hadden)». При этом Реммелингроде по-своему вполне определенно заявляет: «Тогда в Москве еще не имели известия о сожженном человеке, которого вы заслуженно приговорили к сожжению. Весть пришла в Москву только вечером на Сираона и Иуду (27 октября. — М. Б.). А коли доставят вам или кому-либо другому иное известие от кого-нибудь, кто был с нами в Москве, либо от кого-то другого, будто несчастье, что купцов со мною вместе здесь арестовали и заковали, случилось из-за сожженного человека, то вы не верьте. Если бы он не был сожжен, то меня бы не задержали; но купцы были осуждены, как я уже писал, задолго до того, как известие о [сожженном] человеке пришло в Москву»[753].

Самым важным в письме Реммелингроде является прямое указание на то, что приговор ганзейским купцам новгородской конторы был произнесен еще во время его и Шрове пребывания в Москве, до того как там стало известно о казни в Ревеле русского купца. Когда ему в Москве зачитывали пункты обвинений ганзейцев в причинении «обид», об этом инциденте речи не шло. Сверх того, что Реммелингроде уже заплатил за «обиды» великокняжеских послов, ганзейцы, в соответствии с приговором Ивана III, должны были выплатить крупную сумму 900 новгородских серебряных рублей или 12 600 рижских марок жалобщикам, круг которых неясен. Природу причиненного материального и морального ущерба можно было бы установить из перечня, зачитанного ревельскому посланцу, но до нас этот документ не дошел. Как то предписывала процедура западного судопроизводства, установленная еще в XIII в., Реммелингроде хотел получить текст обвинения на руки, но напрасно. Дело было решено, приговор великого князя оглашен и пересмотру не подлежал. Мы сталкиваемся с коллизией различий судопроизводства и права Западной Европы и Московского государства, хотя вполне можно допустить преднамеренность действий великокняжеской администрации.