Россия и Ливония в конце XV века: Истоки конфликта

Собственные несчастья Реммелингроде связывал с казнью в Ревеле русского купца. Такое объяснение он, как и его коллега Шрове, услышал от представителей новгородской администрации и, будучи юридически грамотным человеком, каким и подобало быть ратману крупного города и дипломату, настаивал на недопустимости смешения двух случаев — ареста обитателей Немецкого подворья в Новгороде и своего задержания. Н. А. Казакова полагала, что «это указание было продиктовано… стремлением Готшалка обелить власти родного города и снять с них ответственность за судьбу, постигшую ганзейских купцов в Новгороде»[754]. Возможно, Реммелингроде действительно боялся, что теперь «шишки будут падать» главным образом на его сограждан, однако о преднамеренном разграничении двух случаев речи быть не может: второй ливонский посол, уроженец Дерпта Томас Шрове, в своем отчете также проводил различие между «новгородской акцией» и арестом членов ревельского посольства.

Арестованный ратман, благо речь шла о его судьбе, решил сам заняться разбирательством. В письме в Ревель он просил сограждан выслать ему в Новгород выписку (eyne scriffte) из судебных протоколов, чтобы точно знать, «когда и каким образом русский был казнен»[755]. Обращался он и к городскому совету Дерпта и умолял его засвидетельствовать, что казнь преступника была произведена с соблюдением всех положений закона[756]. Судьба плененных ганзейцев стала объектом длительных переговоров, которые вели магистр Плеттенберг и ганзейские города с Иваном III с конца 1494 по август 1497 г. Чтобы оправдаться от обвинений, власти Ревеля произвели настоящее расследование — результатом его стал обстоятельный документ, переданный русской стороне на переговорах в Нарве в феврале 1498 г. который предоставляет дополнительную информацию о предыстории закрытия Немецкого подворья[757]. В нем сообщалось о казни Василия Сарая (Wassylie Scharaye) из Ямгорода, который по приговору ревельского суда был осужден на казнь кипятком за изготовление фальшивых монет. Ревельский совет сообщал еще об одном русском по имени Василий Захарьин (Wassilie Zacharie), который был обвинен в содомском грехе и на основании действовавшего в Ревеле законодательства приговорен к сожжению. Сведения представлены обстоятельно и дают основание предполагать, что при их изложении были использованы судебные протоколы. В Таллинском городском архиве хранится тетрадь конца XVI в. с копиями протокольных записей ревельского суда, в т. ч. с подробным рассказом о предосудительном поведении русского купца Василия, который 4 октября 1494 г. был казнен в Ревеле за содомию[758]. Казнь фальшивомонетчика была совершена значительно ранее — в октябре или в ноябре 1490 г. и не могла являться непосредственным поводом для закрытия Немецкого подворья в 1494 г.

Казни преступников по приговору суда казались ливонцам и их корреспондентам в Европе незначительным поводом для нарушения мирных договоров, что поставило отношения между Московией и Ливонией на грань войны, как это сделал великий князь Московский. Эту мысль высказал в своем письме к Плеттенбергу верховный магистр Тифен в сентябре 1496 г.[759] В ганзейских рецессах можно найти своеобразное оправдание Ивана III: там говорится, что того обманули недоброжелатели ганзейцев, и «тогда из-за злой ссоры и наветов дурных людей Иван Васильевич, государь вся Руси, несмотря на данный купцам договор, подтвержденный крестоцелованием, задержал их вместе с товарами и приказал заковать их в цепи»[760]. Похожую версию представил на страницах «Вандалии» и А. Крантц, который, как подобало образованному европейцу, был уверен, что воздаяние за преступление, совершенное по суду и на основании закона, не могло служить причиной принятия великим князем решения о прекращении деятельности подворья. Поэтому он посчитал, что к роковым последствиям привела не сама казнь, а некорректное поведение члена ревельского городского совета, который якобы заявил, что и великого князя, если бы тот в их городе совершил такой же грех, как казненный преступник, «сожгли бы, как собаку» («modo canem concremarent»). Когда великому князю передали эти слова, он пришел в ярость и отдал приказ о закрытии подворья[761].

Десятилетия спустя ливонский хронист Бальтазар Рюссов (1578) предположил, что Иван III просто получил неверную информацию о казнях от проживавших в Ревеле русских купцов, сообщивших, что их товарищи были осуждены без вины. Это и вызвало гнев на город[762]. Рюссов был ревельцем, и было логичным ожидать от него стремление обелить город. Однако и в хронике Франца Ниенштедта, уроженца Дерпта, ставшего потом рижским купцом, сказано, что «Петров двор» в Новгороде подвергся репрессиям «по ничтожному, случайному поводу» («aus geringen, liederlichen Ursachen»)[763].