Россия и Ливония в конце XV века: Истоки конфликта

А. Селарт в интересной статье об обстоятельствах закрытия Немецкого подворья предлагает рассматривать ревельские казни в контексте повседневной культуры европейского Средневековья. Зоофилия, пишет он, в те времена была довольно распространена, а потому ей немало места отводилось в «покаянных книгах» — пособиях, которыми пользовались священнослужители при исповедовании; упоминается она временами и в документации раннего Нового времени. В западноевропейском законодательстве за нее полагалась смертная казнь, животное при этом также умерщвляли. Русская церковь тоже считала ее тяжким грехом и предусматривала суровые кары, которые, однако, были мягче. Устав Ярослава Владимировича, правовой памятник конца XII в., который перерабатывался вплоть до конца XIV в. и был в ходу до рубежа ХV–ХVІ вв., карает зоофилию лишь выплатой 12 серебряных гривен епископу или митрополиту в качестве искупления. Не случайно жестокая казнь Василия Захарьева показалась русским людям несправедливой и жестокой[764].

А. Селарт обратил внимание и на то, что после выводов из Новгорода именитого купечества в сфере русско-ганзейской торговли и в управленческих структурах Новгорода появилось много новых людей, не знакомых ни с традициями старины, ни с правовой системой Ливонии и не имевших элементарного опыта общения с европейцами. Эти люди «находились вне наследия межгосударственного и межчеловеческого общения, а существовавшую ранее практику не признавали и не понимали»[765]. Отсюда происходили многочисленные жалобы и наветы на ливонские власти, которые использовались великокняжеской администрацией для обвинения ливонцев. Ревельские источники ХV–ХVІІ вв. знают еще несколько случаев осуждения за содомию ливонцев[766], поэтому случай Василия Захарьева, как и Василия Сарая, казненного за изготовление фальшивых монет, нельзя считать свидетельствами русофобии в Ливонии.

При закрытии ганзейской конторы русской стороной не было сделано официального заявления (если не считать уведомления, полученного Томасом Шрове). Обвинение в адрес ганзейцев впервые было сформулировано лишь в августе 1496 г. в ходе переговоров по освобождению граждан ганзейских городов и выдаче их имущества. Переводчик магистра Плеттенберга и ливонский дипломат Гартлеф Пеперзак был принят «канцлером» великого князя Московского, от которого узнал, что его государь принял решение освободить языковых учеников. «А как же посланцы 73 городов (Реммелингроде и его сопровождение. — М. Б.) и другие немецкие купцы?» — задал вопрос ливонский дипломат, на что его собеседник ответил так: «Посол князя магистра, что прежде тут был [Иоганн Хильдорп], а также посол города Дерпта, по имени Томас Шрове (Grove), благодаря ответу великого князя полностью поняли, что для великого князя представляется достаточным, что был казнен один человек, которого ревельцы сожгли, хотя тот был невиновен»[767]. Ревельская казнь превратилась в основной пункт обвинения всем ганзейцам.

В 1497 г. вскоре после окончания Русско-шведской войны, русская сторона представила третью интерпретацию новгородских событий. При освобождении ганзейских купцов московский «канцлер» сообщил ливонскому послу Пеперзаку, что великий князь отпускает послов, задержанных ранее за то, что «наших людей в Ревеле облагали поборами, а также наши люди подвергались нападениям и насилию со стороны ревельцев вопреки крестоцелованию, а также договору о мире»[768]. Среди освобожденных находился и Готшальк Реммелингроде, но четверо его сограждан остались в заключении, поскольку опалы с города великий князь не снял. «В Ревеле наших людей безвинно сжигали и в котлах варили и руки [им] отрубали. И когда князь магистр (Плеттенберг. — М. Б.) злодеев, которые подобное с нашими людьми творили… собственной персоной к нам пришлет, мы прикажем нашим наместникам тех четверых ревельцев отпустить». В залоге у великого князя должно было остаться и все имущество ганзейцев[769]. В Летописном своде 1497 г. к словам редакции 1495 г. «велел поимати… гостей немецких» было прибавлено: «колыванцов»[770]. Эта оговорка не соответствовала истине, поскольку в Новгороде репрессиям подверглись граждане многих ганзейских городов, и число ревельцев среди них было не так велико. Составителям редакции важна была не достоверность, а идея сконцентрировать всю мощь удара на гражданах и совете Ревеля.