Итак, князь Урусов приехал в Кишинев и убедился в том, что проблема этнического равноправия продолжает оставаться острой и болезненной злободневностью. С осуждением комментируя временные правила от 3 мая 1882 г., продолжавшие действовать на момент случившегося погрома 1903 г., князь писал: «Странно вспомнить теперь, после заявления первой Государственной Думы по поводу необходимости полного гражданского равноправия, о скромных надеждах наших евреев, в 1903 году, относительно возможности некоторого частного расширения их прав, и дарования им некоторых “льгот”, как евреи тогда еще называли ослабление применяемых к ним специальных ограничительных и карательных законов. А после того, как наше министерство, в ответ на думский адрес, не высказало по поводу вопроса о равноправии никакого возражения, странно вспомнить и о том впечатлении, которое произвела в петербургских канцеляриях моя скромная и умеренная записка, в которой не упоминалось ни об уничтожении черты оседлости, ни о праве евреев покупать имения, ни о праве их занимать государственные должности»441
.Анализируя законодательство XIX в. по еврейскому вопросу, он упоминал, что оно «представляет собой созданный влиянием различных течений водоворот, в котором крутилось русское еврейство, неожиданно получая и беспричинно теряя разнообразные права. Так, например, евреям черты оседлости, в начале XIX века, разрешено было курить вино и держать на откупе питейную продажу повсеместно; затем – только в городах; затем – опять в селах. В половине столетия винные промыслы были снова запрещены в селах евреям всех сословий, но затем сделано исключение для евреев, содержащих откупа. Через 15 лет евреи получили право торговать вином на общем основании и арендовать винокуренные заводы; через 11 лет право это было ограничено, а лет через 15 – евреи фактически были совершенно устранены от торговли хлебным вином»442
.Мы привели лишь небольшую выдержку из текста Урусова, в котором говорится о несбалансированности и ущербности русского законодательства в отношении лиц еврейской национальности. Понятно, что подобная позиция в сложных внутриполитических условиях России, привыкшей больше к карательным мерам наведения порядка, вряд ли могла понравиться властям (см. далее, как Урусов это демонстрирует на примере общения с министром Плеве).
Вряд ли последнему могли понравиться факты, приводимые автором, критиковавшим законодательство, которое сам министр проводил в жизнь (в частности, майские правила 1882 г.): «В начале XIX века “особый комитет”, ограждая население от евреев, потребовал выселения их из деревень, а через 5 лет другой комитет пришел к убеждению, что евреи в сельской местности не только не вредны, но полезны, и решительно высказался за оставление евреев на местах. Однако в 20-х годах евреев выселили из деревень четырех губерний и хотя в 30-х годах выселение прекратили, но в 40-х оно было возобновлено по соображениям “военного” характера. Затем евреев, живших в сельских местностях, перестали тревожить, пока не были изданы правила 1882 года, запрещавшие евреям селиться вне городов и местечек. Тогдашний министр внутренних дел, известный по данному ему прозвищу “Mentir-pacha”, мотивировал новое запрещение желанием правительства оградить евреев от христиан»443
.О непростой ситуации, сложившейся «на местах», в том числе в бессарабском правлении, свидетельствует приводимое ниже наблюдение, которое мог осуществить только человек, знавший всю подноготную проблемы: «В то же время, под высшим руководством губернских правлений, велась против живших в сельских местностях евреев оживленная партизанская война. Рассыпанным по губернии полицейским чинам была указана цель кампании: обращение возможно большего числа прежних жителей сел в новых поселенцев и затем выдворение их к месту приписки на основании майских правил. Что же касается средств, пускаемых в ход для достижения намеченной цели, то самые остроумные из них имели место именно в Бессарабии, а потому я буду пользоваться здесь исключительно примерами из практики бессарабского губернского правления уструговского времени444
.