Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

Москва в рассказе Пелевина – это мир в состоянии непрерывного изменения, превращающийся из столицы империи в город, управляемый силами, подавленными после революции, – индивидуальной волей и предприимчивостью, а также бесцензурным изображением скатологических аспектов человеческого бытия. В этой деконструкции имеется сильный карнавально-сатирический аспект, переворачивание советского политического порядка с ног на голову, когда влиятельные персоны со своими символами оказываются на дне, а безвластные – на вершине. Всесильная имперская советская Москва погрузилась под волны экскрементов, и воля «маленьких людей» становится доминирующей. Советский порядок обрушился, и ему на смену пришли низкие гротескные феномены человеческого существования.

* * *

Наиболее хитросплетенная литературная деконструкция (а скорее, деструкция) Москвы – постутопический роман Т. Толстой «Кысь» [Толстая 2001][29]. Подобно Ерофееву и Войновичу, Толстая в «Кыси», безусловно, описывает Москву как тяготеющую к самоизоляции, хотя можно также отметить некоторые знаки «возврата подавленного» в затонувший город. Двести лет спустя после мощного Взрыва Москвы как таковой больше не существует. На этой территории находится примитивное поселение, называемое по имени Набольшего Мурзы и меняющее название в соответствии с тем, как зовут тирана, находящегося в данный момент у власти. Нынешний деспот Федор Кузьмич именует городок Федор-Кузьмичск, используя это название для укрепления культа собственной личности. К концу романа городок будет называться по имени нового тирана Кудеяра Кудеярыча. Временные рамки – 200 лет – отсылают к классической замятинской дистопии «Мы», в которой всемогущее на первый взгляд Единое государство существует именно столько времени. Город у Замятина чрезвычайно высокотехнологичен и футуристичен, а у Толстой городок примитивен, лишен технологий. Определяющий мотив для обоих локусов – самоизоляция.

Это постмосковское «нигде», напрямую никак не связанное с проблемами империи, населено робкими, зараженными ксенофобией людьми, которые хотят одного – чтобы их оставили в покое. Взрыв вызвал мутации почти у всех, кроме нескольких «прежних», которые его пережили и теперь могут умереть только в том случае, если будут убиты. Это маленькое поселение превратилось в «город дураков». Жители поклоняются прошлому и собирают всевозможные тексты, от инструкций по эксплуатации мясорубки до классических русских стихов и энциклопедии, каждый из которых служит предметом одинакового культа. Эти странные персонажи полагают, что по-настоящему ценят культуру и книги, но при этом едва умеют читать. Они не имеют представления о течении времени, не знают, как истолковать оставшиеся у них тексты, и лишены более широкого исторического, культурного и языкового референтного пространства, которое помогло бы им интерпретировать то, что они читают. По сути, их миры управляются так называемыми фольклорными структурами – легендами, ритуалами, суевериями и тотемами.

Бывшая Москва стоит на семи холмах: ироническая отсылка к Риму и имперскому мифу о Москве – Третьем Риме, отсылка, которую может оценить только читатель, но не персонажи. Благодаря усилиям одного из «прежних» в городке сохранилось несколько дорожных знаков старой Москвы. Городок воплощает в себе саму суть самоизоляции, которая теперь превратилась в идиотизм. Хотя географически он, кажется, изолирован от всего, что его окружает, и находится под охраной сторожевой башни, граждане-мутанты несут в самих себе дух изоляции, а в придачу – оправдывающую этот дух воображаемую географию. Они невежественны, боязливы, забиты по своей природе и угнетаются своими правителями – вначале по-хрущевски относительно либеральным Федором Кузьмичом, а в конце – бесчинствующим параноиком, жестоким Главным Санитаром Кудеяром Кудеярычем Кудеяровым.

«Периферия» тут означает только угрозу; горожане живут в страхе перед окрестностями, еще больше изолируясь и отдавая себя на милость диктатора. Они возвели сторожевую башню с четырьмя окнами, смотрящими в разные стороны (К, 9). С вершины башни открывается вид на физический облик их совершенно плоского мира. Видны «весь блин земной, вся небесная крыша, весь холодный декабрь, весь город со всеми своими слободами, с темными кривыми избушками, – пустыми и распахнутыми, прочесанными частыми гребнями санитарных крюков и еще заселенными, еще копошащимися бессмысленной, пугливой, упрямой жизнью!» (К, 338). Окраины вызывают парализующий страх перед «полями необозримыми, землями неведомыми» (К, 7). Никак не ощущается, что этот городок – центр власти и что именно отсюда управляются все прилежащие территории; напротив, политическая структура как таковая ориентирована внутрь, на контроль над горожанами и тем, что у них в головах.