Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

Заглавие и содержание рассказа «Москва – Подрезково. 1992» (Л, 280–286) отдает дань «Москве – Петушкам». Здесь описана поездка на электричке из Москвы в отдаленный городок, такой же, как у Ерофеева, и также с названием, начинающимся с буквы «П». В то время как для нетрезвого рассказчика у Ерофеева Петушки – идиллическое место, название Подрезково у Улицкой подразумевает «отсечение» или «разрезание» кого-то. Этот поселок – место, где происходят всевозможные беды и неприятности, дети злоупотребляют алкоголем и совершают мелкие правонарушения. В рассказе описывается ветхая, грязная электричка и «типичные» русские («дачный народ»), едущие на свои дачи, – аллегория самого государства российского 1992 года: «Разруха была определенная, но не окончательная. Так, небольшая репетиция. Все-таки еще существовало расписание, хриплый знакомый голос объявлял: “Следующая станция…”» (Л, 282). Улицкая подготавливает почву для вопроса, который мы вот-вот услышим: почему так трогает «это убожество», грязная нищета России, с ее замусоренными улочками, уродливыми пригородами и неприкаянной молодежью без нравственного ориентира (Л, 282).

Центральное место в ее реверансе Ерофееву, с высокопарным пафосом воспевшему свою собственную нравственную честность пьяницы, занимает спор между двумя нетрезвыми пассажирами о том, что значит быть «настоящим» русским. Первый пьянчуга довольно хорош собой, но неотесан – это бескомпромиссный националист, чьи глаза, как иронично замечает рассказчица, «сверкали честным пугачевским блеском» (Л, 283). Другой – лысый, более мягкий и более гибко мыслящий. Первый предлагает выпить за Россию, «за Россию для русских!», и далее следует расистское: «Это тебе не Америка. Не для черножопых!» (Л, 283). Надо отметить, что «черножопые» здесь – любые темнокожие или просто темноволосые, как чеченцы и другие кавказцы. Первый пьяница выказывает пресловутое чувство раненой национальной гордости: ведь Россия «войну вынесла на своих плечах» (Л, 283), а значит, россияне заслуживают большего авторитета и уважения. Быть русским здесь означает наличие ярко выраженного пассивно-агрессивного сознания жертвы: тобой манипулируют, тебя оскорбляют, и это дает тебе право портить жизнь себе и окружающим. Лысый, внешне не столь привлекательный, но, несомненно, более мудрый и осмотрительный «пьяный номер два», поддерживает разговор, спрашивая, «о какой России» мы говорим (Л, 284). Когда «пьяный номер один» предлагает: «Вот соберемся и резать пойдем», второй пьяный отказывается в этом участвовать, за что первый обвиняет его в пассивности: «Вот она, лень-то русская… Под лежачий камень вода не течет» (Л, 285).

Выходя из электрички, рассказчица видит в тамбуре занимающуюся сексом молодую пару; это очередная отсылка к Веничке с его «белобрысой дьяволицей», ждущей в Петушках. Рядом с железнодорожной платформой она замечает в кустах мальчишек, которые делят толстую пачку украденных денег. Это отнюдь не романтическая, хоть и ироническая картина Петушков и российской периферии, нарисованная Ерофеевым. В глазах Улицкой это не что иное, как беззаконие и варварство:

Они [мальчишки] не сложат свои обтрепанные крылышки под ветхим забором, не заплачут смиренной слезой бессилия и покаяния, а, налившись пьяной кровью, возьмут топор или БТР. И уж какие тут Петушки, липкие леденцы на сосновых палочках, скользкие медовые пряники… Огненного, злого и железного петуха накличут на бедную нашу сторону эти добрые мужики с бутылкой «Салхино». А с этими, маленькими, что будет? – спрашивала я покойного Венечку Ерофеева без всякой надежды на внятный ответ (Л, 286).

В «реальной» России у взрослых нет нравственных ориентиров, и далеко не ясно, что будет с этими детьми, у которых нет положительного образца для подражания.