Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

Другой дачный рассказ Улицкой, «Общий вагон», разрушает стереотипный образ добрых, щедрых простых россиян. Русским семьям, едущим в поезде на дачу встречать Новый год, здесь противопоставлен презираемый культурный «Другой», смугловатый русский, которого рассказчица сразу прозвала чеченцем. По соседству с рассказчицей расположилась супружеская пара – «взрослые, женатые, за тридцать»: жена – продавщица из продовольственного магазина с восемью пластиковыми пакетами еды, муж – телефонист, «важный, как китайский мандарин», которому жена всячески угождает. Кроме того, в поезде едет семья: мать, отец, сын, невестка и их пугливая немецкая овчарка. Рассказчица сосредотачивается на собаке, которая, напуганная женской перепалкой, писает на пол вагона. Рассказчица сочувствует: «В глазах у нее отчаяние и безумие – люди с такими глазами кончают самоубийством» (Л, 341). По мере того, как весь поезд напивается, рассказчица и двое ее друзей замечают трезвого человека, приятного темноволосого мужчину – «чеченца». Вновь отсылка к Ерофееву: как комментирует рассказчица, он «не напился и не слился с народом» (Л, 342). В разговоре выясняется, что он из голландских немцев, меннонитов, приехавших в Россию в XVIII веке: «Все его братья уехали в Германию. Он ехать не хочет. Здесь у него Родина» (Л, 343). Прозвище у него Чечен, но он гордится своей русской национальностью, свободно выбрал ее. Здесь Улицкая явно предпочитает русскость Чечена, основанную на трезвом, сознательном выборе, навязчивому национализму пьяных из рассказа «Москва – Подрезково. 1992» или крикливо ссорящейся русской семье.

Дальние периферии советской империи дают шанс определить свою идентичность. «Быть русским» приобретает особый смысл, будь то положительный или отрицательный. Например, в рассказе «Карпаты, Ужгород» (Л, 253–255) молодая аспирантка, собирающая материал для диссертации по биологии на самом западном краю советской империи в августе 1968 года, видит летящие на запад бомбардировщики и понимает, что они, скорее всего, летят в Чехословакию подавлять Пражскую весну с ее политической либерализацией. Вернувшись в Москву, она узнает об арестах друзей, протестовавших против вторжения. В одно мгновение периферия раскрывает убогость и гнетущую атмосферу центра.

Периферия также может дать бóльшую экономическую и личную свободу. В «Казусе Кукоцкого» главная героиня Таня, порвав с советской научной элитой, ведет новую, успешную, хотя и незаконную жизнь на северо-западной окраине советской империи, в Ленинграде, где, как она полагает, меньше ограничений. Она занимается подпольным ювелирным бизнесом, делая красивые украшения, которые невозможно найти ни в одном государственном магазине. Вскоре другие художники начинают подражать ее работам. На периферии она полностью обеспечивает себя и свою семью, будучи за пределами официальной экономики.

* * *

Москва в прозе Улицкой тесно связана с севером и является идеологическим противовесом югу, который бросает вызов притязаниям центра на идеологический авторитет, цивилизацию и культуру. «Метапериферия», позволяющая нам определить концепцию периферии Улицкой, – это юг Черноморского побережья, и в частности Крым. Прежде чем двинуться на юг, мы должны рассмотреть менталитет, которым, по мнению Улицкой, определяются и центр российской власти, то есть Москва, и север как таковой.

В романах Улицкой ни одно воображаемое географическое пространство так тесно не связано с этническим русским самосознанием и современным русским шовинизмом, как север, и ни одно так сильно не связано с этническим «Другим», как юг. Улицкая изображает север как область между Москвой, Онежским озером и Белым морем – это, например, Вологда в «Медее и ее детях» или Каргополь в «Казусе Кукоцкого». Персонажи с этого севера принадлежат к этнически русским крестьянам; они, как правило, склонны к мистике, настроены догматически, суровы характером, а в сталинскую эпоху впадают в паранойю от страданий и голода.