Россия на распутье: Историко-публицистические статьи

Посмотрим, во-первых, что обещают постановления о профессорском дисциплинарном суде. Нет сомнения, что признание необходимости некоторых процессуальных гарантий, например, допроса свидетелей и присутствие обвиняемого при производстве следствия234, так же как и попытка отделить судебную власть от администрации университета, является шагом вперед против долгого господства полнейшего административного произвола правления, ректора и инспектора. Эти признания бросают лишнее перекрестное освещение на недавние порядки, в силу которых признавалось ненужным и невозможным разговаривать с обвиняемыми, признавалось достаточным навести справки по кондуитным спискам инспекции или выслушать доносы педелей, чтобы «установить факты», распределить ответственность и налагать кары, которые для многих осужденных означали прекращение образования и начало карьеры административно-ссыльного и поднадзорного. Но официальное отречение от прежней практики педагогического суда высших учебных заведений не составляет еще такого приобретения, которое заставило бы всецело забыть об этой практике, уповать, что никогда ничего подобного больше повторяться не будет, и с нераздельным восторгом принять новейшие временные правила об университетском суде. Не будем останавливаться на некоторых довольно крупных недоразумениях, возбуждаемых правилами, например, на выяснении вопроса о том, в каком отношении стоит карательная юрисдикция «начальника заведения» к юрисдикции суда и, в частности, какое значение будет иметь предоставленное начальнику право делать «предложения подать прошение об увольнении из заведения»235. Не будем распространяться и относительно очевидного желания «учебных властей» переложить на профессоров ответственность за непопулярные карательные меры, уже в статье «Что делать и что делается в наших университетах» [116] было указано на характерное стремление установить «разделение труда» в этом направлении: профессорам – опасные позиции и щелчки, а администрации – спокойное пребывание на сановнических вершинах и награды «за отличие» и без отличия.

Заслуживает внимания странное предоставление профессорскому дисциплинарному суду значения суда чести – заметим только, что понятие суда чести неразрывно связано с представлением о суде товарищеском: взгляды на честь и требования, нарушение которых ведет к порицаниям и карам, с точки зрения чести, весьма различны, смотря по среде, и далеко не одинаковы у профессоров и студентов. В данном случае значение имеют взгляды студенческой среды, так как дело идет о чести ее членов. Никакими временными правилами нельзя заставить студентов искать решение по таким вопросам у профессоров или подчиняться нравственно внешним предписаниям профессорского суда в этих вопросах. Это особенно интересно в сопоставлении с 5-м взысканием, налагаемым на студентов судом, – с нравственным порицанием сверх наказаний по п. 3 и 4236. Г. Зенгер, очевидно, любит обращаться к нравственным и религиозным побуждениям, в которых он ищет как бы общей почвы между министерством и его «подчиненными», как профессорами, так и студентами. Мы боимся, однако, что это представление об общей нравственной почве основано на совершенном недоразумении. Не думаем, чтобы киевские студенты, например, освиставшие г. Зенгера и ректора Фортинского237, признали силу нравственного осуждения, которое произнес бы над нами хотя бы профессорский суд: они ведь привыкли отлично различать материальную силу правительства и его нравственное оправдание холопами, которые запрещают студентам вмешивать политические вопросы в университетский научный обиход, а сами стараются обратить науку в instrumentum regni238 татарского правительства.