Россия на Западе: странные сближения

«Чрез семнадцать лет, и тоже на поле брани, но при других обстоятельствах, судьба вновь столкнет лицом к лицу графа Петра Панина и донского казака Емельяна Пугачева – мужицкого царя. Казак узнает графа и не подаст о том виду. Граф не узнает казака, но барской рукой отблагодарит его за спасение от смерти – громкой, на всю Россию, пощечиной. Сердце казака обольется тогда кипучей кровью и желчью».

Так говорится у Шишкова, но в реальности складывалось по-иному. Об участии Емельяна Ивановича в Семилетней войне рассказывают его допросы в 1774–1775 годах. Из них следует, что на фронте он оказался только в 1760 году, проследовав через Киев в Торн и потом в Познань. Таким образом быть про Гросс-Егерсдорфе Пугачев никак не мог.

Итак, победа. Но что же дальше? А дальше произошло то, над чем историки спорят и сегодня. Пройдя немного по пятам Левальда, Апраксин собрал военный совет, который предложил… отступать, и командующий легко согласился с этим решением. Армия испытывала проблемы с продовольствием и фуражом, многие солдаты были больны, давали о себе знать потери в прошедшем кровопролитном сражении. И все же до конца неясно, насколько все эти факторы были причиной, а насколько поводом для ретирады.

Официальный Петербург победу при Гросс-Егерсдорфе воспринял с ликованием. Елизавета пролила дождь милостей на всех к ней причастных. Однако радость эта была зыбкой: царица тяжело болела, шептались, что дни ее сочтены. А ее племянник и наследник Петр Федорович вовсе не приветствовал успехи русского оружия; наоборот, демонстративно печалился им. Фридрих II был кумиром великого князя: родись он в наше время, вся его спальня, пожалуй, была бы увешана плакатами с лицом прусского короля. Двору было понятно, что, когда Петр станет царем, политика империи радикально изменится. И многие стремились вести себя так, чтобы, внешне сохраняя покорность императрице, не вызвать раздражения ее преемника. Нельзя исключить, что Апраксин, царедворец куда более умелый, чем полководец, тоже держал это в голове.

Но если так, то он серьезно просчитался. Елизавета пошла на поправку, и у нее предсказуемо появились вопросы к Степану Федоровичу. Фельдмаршал был арестован и спустя год умер под следствием. Легенда гласит, что после очередного допроса председатель суда произнес фразу «Приступим к последнему». Это означало объявление о помиловании, но Апраксин подумал, что теперь начнутся пытки. Его хватил удар…

В 1758 году русские войска, которыми теперь командовал Виллим Фермор, вернулись в Восточную Пруссию. Армию Левальда Фридрих затребовал в Померанию, против напавших шведов, и провинция оказалась практически беззащитной. Не встречая особенного сопротивления, воины Елизаветы 22 января торжественно вошли в Кенигсберг. Через два дня, по иронии судьбы в день рождения Фридриха II, жители всей области присягнули русской императрице. Одна из целей войны оказалась достигнута. Легкость, с которой сердцевина королевства отдалась русским завоевателям, нанесла Фридриху страшную душевную рану. Эту горькую обиду он пронесет через всю оставшуюся жизнь и больше никогда не приедет в предательскую восточную провинцию.

Но местное население нужно понять. Представление о национальности в середине XVIII века только-только начинало пробуждаться в сознании людей. Целые страны покорно переходили от одного сюзерена к другому, если новый властитель не слишком отличался от прежнего. А жизнь пруссаков при елизаветинской администрации точно не изменилась к худшему. Русская армия двинулась дальше в Европу, где ее ждала славная битва при Кунерсдорфе, а Восточная Пруссия превратилась в тыл. Россия была заинтересована в том, чтобы этот тыл был надежным и мирным. Новая власть получила категорические приказы установить с местным населением самые дружеские отношения. О проявлениях религиозной нетерпимости не могло быть и речи. Налоги и реквизиции взимались умеренно, грабежи, если кто-то и помышлял о них, жестко пресекались. Опыт уже имелся: точно так же тридцатью годами ранее в империю были беспроблемно интегрированы Эстляндия и Лифляндия.