Россия на Западе: странные сближения

О какой «известной нескромности» идет речь в письме Канта? Судя по всему, дело в том, что между преподавателями Альбертины шла жесткая конкуренция за студентов. Ни Вейман, ни Кант еще не были профессорами и не получали жалованье от университета; их услуги оплачивали добровольные слушатели. Главный бытописатель русского Кенигсберга молодой офицер Андрей Тимофеевич Болотов рассказывает, что Вейман ловко переманивал студентов у других лекторов; сам мемуарист ходил именно к нему и был так им доволен, что на прощание даже подарил философу овчинный тулуп. Очевидно, у Канта были и неакадемические причины для недовольства оппонентом.

Из этого примера видно, что все шло как водится: ученые спорили о высоких материях, придирались друг к другу и делили деньги. Спокойное, обыденное течение жизни вообще характеризует русский период истории Кенигсберга. В этом, удивительное дело, солидарны отечественные, немецкие и французские авторы. Все они пишут, что местное население легко свыклось с новой властью.

Рамбо, как положено французу, обращает особое внимание на женщин: он ставит русским в заслугу то, что за несколько лет пребывания в Восточной Пруссии они буквально раскрепостили пруссачку.

«Прежде она жила затворницей или в поместье, или в родовом доме, воспитанная в строгих правилах протестантизма, пропитанная дворянской или бюргерской спесью, пышно разряженная в пожитки своей бабки, лишь изредка показывалась на балах и никогда не бывала в театре. Из дома она выходила только в церковь к проповеди и непременно вместе с дуэньей. Для женщины считалось, например, неприличным стоять, облокотившись у окна. Русский генерал-губернатор приглашал кенигсбергских дам к участию в “публичных актах” университета. Это стало модным так же, как у нас посещать Французскую академию».

Немцев больше интересуют вещи практические. Биограф восточнопрусской столицы Фриц Гаузе сообщает, что ремесленники и купцы Кенигсберга хорошо заработали на оккупационных властях. Баснословные состояния на военных поставках сделали солепромышленник Фридрих Райнхольд Фаренхайд, ставший самым богатым человеком провинции, и зерноторговцы Адольф и Фридрих Сатургусы.

Для Болотова, поступившего переводчиком в канцелярию губернатора, едва ли не самое яркое его воспоминание тех времен – это многочисленные гастроли артистов, балы и маскарады. Можно подумать, что все это было только для русских офицеров и чиновников, но нет:

«Мы впервые еще научили пруссаков пользоваться театрами для больших и многочисленных собраний и, делая над всеми партерами вносимые разборные помосты, превращать оные в соединении с театром в превеличайшую залу… Одни только ложи доказывали прежнее… существование [партера]. Но самые сии и придавали маскараду наиболее пышности и живости, ибо все они наполнены были множеством зрителей и всякого народа, которого набиралось такое множество, что было для кого наряжаться и выдумывать разнообразные одежды. В сих старались тогда все, бравшие в увеселениях сих соучастие, друг друга превзойтить, и можно сказать, что в выдумках и затеях сих не уступали нимало нам и пруссаки, а нередко нас еще в том и превосходили».

Русским, как видите, тоже было вполне комфортно. Да и что им могло не понравиться? Разве что некоторые специфические местные нравы. Чуть позже драматург Денис Иванович Фонвизин, посетивший Кенигсберг уже в 1780-х годах, выскажет недовольство горожанами: