Россия на Западе: странные сближения

По сравнению с Петербургом Кенигсберг представлял из себя полусонную провинцию. Подданные Елизаветы принесли сюда более свободные столичные нравы. Они, привыкшие к балам и раутам, оживили светскую жизнь. В моду вошел пунш. Местные купцы впервые оказались в одних гостиных с аристократами. Альбертина не только сохранила все свои привилегии, но и приобрела новых слушателей. Русские охотно посещали лекции местных преподавателей, включая молодого приват-доцента Иммануила Канта, читавшего курсы математики и фортификации. Будущий автор «Критики чистого разума» даже успел отправить Елизавете Петровне ходатайство о занятии должности ординарного профессора логики и метафизики в Кенигсбергском университете. Он мотивировал свою просьбу тем, что написал по теме две диссертации и несколько статей в местной научной газете.

Очаровательна подпись в документе:

«Готов умереть в моей величайшей преданности вашего императорского величества наиверноподданнейший раб Иммануил Кант».

Занять профессорское место тридцатичетырехлетнему приват-доценту тогда не удалось. Но здесь не стоит видеть коварную руку русских варваров: просто подающему надежды таланту предпочли более зрелого и почтенного Фридриха Иоганна Бука, за которого императрицу просила бо́льшая часть университетской администрации.

Над чем работал будущий великий философ в эпоху русского правления? Он принимал участие во всеевропейской дискуссии мыслителей, которую спровоцировали недавние трагические события. Речь не о войне: война для Европы была делом обыденным и привычным. Но незадолго до ее начала континент потрясла катастрофа, которую люди, находившиеся в ее эпицентре, посчитали началом апокалипсиса.

1 ноября 1755 года в 9 часов 20 минут утра в Лиссабоне произошло одно из самых ужасных землетрясений в человеческой истории: огромные трещины в земле поглотили множество жителей португальской столицы; других завалило обломками зданий; третьих добило чудовищное цунами; четвертые сгорели в пожарах. За этот день погибло около девяноста тысяч человек, причем бо́льшая часть всего за шесть минут. Город был разрушен почти полностью, королевский дворец лежал в руинах, безвозвратно утратились картины Рубенса и Тициана, архивы Васко да Гамы, уникальные первопечатные книги. Эта внезапная трагедия ошеломила современников и породила спор о замысле Бога относительно мира, где возможно такое торжество зла.

Еще в начале XVIII века Готфрид Вильгельм Лейбниц выдвинул концепцию «философского оптимизма», которая описывалась остроумной формулой «Все к лучшему в этом лучшем из миров». Она означала, что любое зло необходимо, поскольку подчеркивает существование добра. Сама природа перерабатывает это временное зло и в итоге приводит его к добру. Вольтер под влиянием лиссабонских событий язвительно высмеял Лейбница: в какое добро может преобразиться столь чудовищная вещь? И как наш мир можно называть лучшим из возможных, если в нем происходит такое?

Вскоре дискуссия дошла и до Кенигсберга. Сторону Вольтера и его немецкого последователя Христиана Крузиуса занимал магистр Альбертины Даниэль Вейман. Кант, напротив, стоял на позициях Лейбница. В октябре 1759 года задиристый магистр пригласил приват-доцента оппонировать ему на защите диссертации. Дальнейшее Кант описал в одном из своих писем:

«На днях здесь на академическом горизонте появился метеор. Магистр Вейман попытался при помощи достаточно неряшливой и непонятно написанной диссертации выступить с оптимизмом как в театре… Я отказался ему оппонировать из-за его известной нескромности, но в брошюре, которую я распространил через день после его защиты…. я кратко защитил оптимизм… Его желчь тем не менее проявила себя. В прошедшее воскресенье он передал мне бумагу, полную нескромностей, искажений и т. п., из которой следует, что он будет защищаться от моих мнимых нападок, а также просит, чтобы я переслал их ему, так как за руку теперь я с ним не здороваюсь».