Россия – наша любовь

На торжествах по случаю юбилея Пушкина в Большом театре в президиуме сидел Николай Лесючевский, ненавистный директор издательства «Советский писатель», известный главным образом поддержкой посредственностей и доносами на писателей. Именно из-за него были арестованы поэты Борис Корнилов, позднее расстрелянный, а также Николай Заболоцкий, которому, однако, удалось выбраться из лагеря (было широко известно о позорной роли Лесючевского, что впоследствии было подтверждено документами). Увидев его, Юлиан Григорьевич громко спросил: «А этот от чьего имени здесь присутствует? От имени убийц поэтов?»[146].

Таков был Оксман, не умеющий держать язык за зубами – и в переписке, и в повседневной жизни. Он неизбежно оказался бы в «местах не столь отдаленных», как говорилось, независимо от профессиональной и интеллектуальной близости с партдеятелем и директором издательства «Academia» Львом Каменевым. После XX съезда он мог заплатить за смелость «только» так называемой записью и увольнением из Института мировой литературы и исключением из Союза писателей СССР.

Среди писателей было хорошо известно о трех членах Союза, которые лично доносили на своих коллег. Это были: Александр Фадеев, который покончил жизнь самоубийством, когда в 1956 году некоторые из писателей начали возвращаться из лагерей; Владимир Ермилов, автор работ о Чехове и Достоевском, – с ним поступили своеобразно: на табличке на воротах дачи «Осторожно, злая собака» появилась приписка «а при том беспринципная». Рассказывали, что кто-то позвонил ему 8 марта, поздравив с Днем женщин. Когда же Ермилов воспротивился, заявив, что он не женщина, то услышал в ответ: «Да, но все-таки вы блядь». Третьим был Яков Эльсберг – в качестве возмездия в Краткой литературной энциклопедии статья о нем была опубликована с подписью «Г. П. Уткин». Цензура не заметила намека на ГПУ. Никто не обращал внимания на имя, принадлежавшее поэту, которого не раз высмеивал Маяковский, – Иосиф Павлович Уткин. Когда же сориентировались, то разразился скандал, и отвечавший за издание замечательнейший Владимир Жданов (не путать с Андреем!) чуть не потерял работу. Рассказывали, что Илья Зильберштейн, известный коллекционер и издатель, публично дал пощечину Эльсбергу. Такого типы «игры с цензурой» были возможны в те годы. Нам показывали книжечку математика Юрия Гастева по математической логике, который свою первую работу после выхода из лагеря с любовью посвятил докторам Джону Чейну (1777–1826) и Уильяму Стоксу (1804–1878) без указания дат жизни. Дело в том, что «дыхание Чейна-Стокса» происходит при агонии, поэтому, когда он услышал сообщение о таких симптомах у Сталина, он знал, что пришел конец ненавистному «Усу». Более того, автор включил в библиографию несколько работ диссидентов, не имевших никакого отношения к математической логике. Цензура не сориентировалась, и «хулиганская» книжка, передаваемая из рук в руки, вызывала приступы смеха и удовлетворения[147].

С Гастевым мы познакомились лишь заочно, а со Ждановым лично у Оксмана, который редко ошибался в выборе друзей и знакомых, а если бывали ошибки, то он умел в них признаться. В качестве подтверждения можно было привести не один пример из переписки с нами. Критикуя, он без колебаний использовал сильные слова, но никогда не руководствовался завистью: у него было много друзей, и он любил хвалить ценные работы; он беспокоился о проблемах авторов, и буквально страдал, когда их книги или статьи задерживались под любым предлогом. У него было очень хорошее мнение об альманахе «Прометей», издаваемом по инициативе Юрия Короткова, выходящем нерегулярно из-за проблем с цензурой. Содержание каждого тома действительно было очень интересным и отличалось от принятых штампов. Там должна была появиться по инициативе Оксмана моя статья о Николае Сазонове, сотруднике издания «Трибуна Людув», редактируемого Мицкевичем. Я даже получила корректуру, но это все тянулось так долго, что изменились времена. Поменялся редактор. Новый посчитал Сазонова за безродного западника, а любое позитивное упоминание о Западе бесило его. Все, что мне осталось, – это горячо поддержанная Юлианом Григорьевичем корректура. Однако слова одобрения из уст Юлиана Григорьевича были для нас куда более ценными, чем публикации. Сам он находил неведомо как время заказывать статьи, побуждать работать над ними, редактировать сборники трудов (например, о Герцене, в который и нас также привлек), редактировать свои тексты, и даже биографические статьи для Краткой литературной энциклопедии (в том числе он написал и опубликовал в ней биографию Ренэ).