Россия – наша любовь

О часто отправляемом в Варшавский университет в качестве лектора Василии Кулешове он в письме от 5 марта 1960 года прямо заявлял: «Кулешов мне не звонил и ничего не передавал. Он человек не глупый и способный, но подхалим и карьерист, которого поэтому у нас не любят. Его диссертация – работа примитивная, не очень оригинальная, претенциозна без всяких оснований (на рубль амбиции и на грош амуниции). Отзывы о ней кислые, а поэтому защита откладывается уже полтора года. Я отказался быть оппонентом». (Однако следует отметить, что наш друг Стасик Рассадин упомянул Кулешова в связи с «делом» об издании без согласия властей, и поэтому вне цензуры, газеты на филфаке МГУ, деканом которого тогда был Кулешов, – вопреки ожиданиям – он никаких мер против ее редактора не предпринял[149]. А должен был). В то же время у Оксмана вызывает радость каждая хорошая книга, каждая статья, достойная внимания. Он посоветовал нам обаятельную Таню Усакину, с которой мы сразу связались. «Посылаю Вам автореферат диссертации Т. И. Усакиной, в котором Вы найдете формулировки ее работы об эстетических взглядах В.И. Майкова. Усакина – это моя саратовская ученица, очень умная и талантливая девушка, у кот. уже много напечатанных работ». Позднее обещает прислать ее книгу о Петрашевцах (Саратов, 1965), которая может нам «много дать», хотя от «небольшого тиража (2000) в книжных не осталось ни одного экземпляра». Он старался найти эту книгу через своих саратовских друзей (письма от 13 мая 1966 и 26 декабря 1968 года).

Мы были опечалены, как и Оксман, ее преждевременной кончиной…

Он регулярно сообщал нам, чем занимается, советовал, что прочесть, и слал в Варшаву книгу за книгой, особенно ценные немосковские издания, которые редко к нам попадали.

Начало шестидесятых, наверное, самый радостный период его творческой биографии. Он работал с утра до ночи, пытаясь наверстать потерянные годы. Письма к нам – это настоящая хроника его занятий и встреч. Не будем их перечислять: его работы можно с легкостью найти в библиотеках, в том числе и в Польше. Постепенно над его головой собираются грозовые тучи. Болезни тоже дают о себе знать. Он жалуется на усталость, недомогания и старость. Ему еще нет и семидесяти, но десять лет Колымы, в конце концов, это как несколько десятилетий… Он то и дело попадает в больницу, после периода выздоровления пытается вернуться на работу и снова рецидив: диабет, риск потери зрения, почки…

Грустью и радостью наполняли нас слова из его многих писем. Мы не сомневались в их искренности. «Это письмо пишу из больницы, которую хорошо знает Ренэ. Очень досадно лето проводить в больничных условиях, но я привык. Ведь люди привыкают к тюрьме, как это не противоестественно! Но в настоящее время я не могу жаловаться – читаю, пишу письма, принимаю гостей. Сегодня у меня уже были Лидия Дм. и Шкловские, вернувшиеся из поездки в Пушкинское-Михайловское. Мы вспоминали обоих вас и признали, что вас не хватает в Москве. В самом деле, мы вас очень любим и ждем с нетерпением в нашу Москву. Обязательно пришлите письмо, если пани Модзелевская задержит свой приезд в Москву. Я часто ее вспоминаю».

Наталья Модзелевская, мать Кароля, с энтузиазмом занималась изданием произведений Антона Чехова на польском языке в издательстве «Чительник». Общение с паней Натальей и с дружившими с ней Александром Ватом и его красавицей женой было вдохновляющим опытом – нас объединяло, среди прочего, взаимное восхищение русским писателем.

Юлиан Григорьевич также с интересом читал присылаемые ему работы Ренэ. Книгу «Вокруг молодого Чехова» Юлиан Григорьевич назвал «очень значительной»; «она поразила меня богатством тончайших наблюдений и самой неожиданной литературой предмета. Но статья о еврейских мотивах у Чехова была, по его мнению, более остра и актуальна. «У нас не нашлось бы места для такой работы. Впрочем, никто бы ее сейчас и не написал» (письмо от 26 декабря 1961 г.).

В письмах все чаще появляется слово «больница», упоминаются болезни. Он просит книги, которые нельзя получить в Москве, хотя они там и были изданы (Аполлинера, Белого, Цветаеву и т. д.) И, наконец, лекарства, особенно популярные также и у нас в те годы инъекции кокарбоксилаза.

«(…)Я вышел из больницы только накануне женского дня. Все было бы хорошо, если бы не затянувшаяся зима с морозами и холодным северо-восточным ветром. Если бы мне было лет на 20 меньше, я бы не чувствовал таких пустяков, но сейчас меня тянет на солнышко, на юг, в Ялту. Работаю с большим трудом, чтобы хоть к концу апреля можно было уехать в Крым». И заканчивает письмо словами: «Друзья мои, нет ничего тяжелее старости, а потому старайтесь подольше сохранить молодость и получше ею распорядиться!» Поняли ли мы тогда эти слова так, как понимаем их сегодня? Сомнительно… Мы были поражены только чувством бессилия и неизмеримым уважением к защищавшему свое достоинство Мастеру.