Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Отсюда следует отсутствие модернизации политиче­ской. Возникает то, что можно было бы назвать простым политическим воспроизводством или, если угодно, перма­нентной политической стагнацией (так подтверждается наблюдение Монтескье).

Экономической и политической иммобильности дес­потизма соответствует и его социальная структура. Обще­ство сведено к двум полярным классам. «Государствен­ный аппарат представляет собой управляющий класс в са­мом недвусмысленном значении этого термина; осталь­ное население представляет второй класс — управляе­мых»²⁴.

Масса «управляемых» однородна. Их равенство пе­ред лицом деспота воспринимается как естественный по­рядок вещей (так подтверждается наблюдение Гегеля).

Оборотной стороной однородности «управляемых» является абсолютная атомизация и нестабильность клас­са «управляющих», полная хаотичность того, что социо­логи называют процессом вертикальной мобильности. Се­лекция руководящих кадров происходит вне связи с их корпоративной принадлежностью (деспотизм исключает какие бы то ни было корпорации), с привилегиями сосло­вия (он исключает наследственные привилегии), с богатст­вом или способностями. Так подтверждается наблюдение Крижанича.

С этим связано отсутствие при деспотизме понятия «политической смерти». Совершив служебную ошибку, любой член управляющего класса, независимо от его ран­га, расплачивался за нее, как правило, не только потерей привилегий и нажитым богатством, но и головой. Ошибка равнялась смерти. Атомизированная, всю жизнь бродя­щая по минному полю капризов деспота нестабильная элита «мир-империй» не могла превратиться в наследст­венную аристократию (или, если она в конечном счете в этом преуспевала, «мир-империя», как, например, в слу­чае Византии, разрушалась). Другими словами, независи­мость деспота от обоих классов «мир-империи» была аб­солютной (так подтверждается наблюдение Аристотеля о деспотизме как вечной тирании).

Конечно, такая странная в глазах нашего современ­ника политическая конструкция не протянула бы и месяца, когда б не воспринималась всеми ее участниками как ес­тественное устройство общества, как явление природы (как, допустим, рождение и смерть). И как смерть внуша­ла она страх. Причем страх универсальный, страх всех и каждого — от последнего крестьянина до самого деспо­та. Страх, по выражению Монтескье, как «принцип обще­ства». «Умеренное правительство, — писал он, обобщая современный ему европейский политический опыт, — мо­жет сколько угодно и без опасности для себя ослаблять вожжи... Но если при деспотическом правлении государь хоть на минуту опускает руки, если он не может сразу же уничтожить людей, занимающих в государстве первые ме­ста, то все потеряно»²⁵. Другими словами, конец страха означал конец деспота, порою конец династии.

9. Но парадоксальным образом не означал он конец системы тотальной власти. Ибо главной характеристикой деспотизма был не столько универсальный страх, сколько отсутствие политической оппозиции. Оно и объясняет его чудовищную стабильность. Не только сундуки своих подданных обкрадывала в «мир-империях» власть, но и их головы. Грабеж идейный оказывался оборотной стороной грабежа имущественного. Монтескье описывал это метафорой: «Все должно вертеться на двух-трех иде­ях, а новых отнюдь не нужно. Когда вы дрессируете жи­вотное, вы очень остерегаетесь менять его учителя и при­емы обучения: вы ударяете по его мозгу двумя-тремя дви­жениями, не больше»²⁶.

В результате альтернативных моделей политической организации общества просто не существовало. Не толь­ко в реальности, но и в головах подданных «мир-импе­рии». Вот что говорит по этому поводу Виттфогель: «В от­личие от независимых писателей, которые при западном абсолютизме бросали вызов не только крайностям, но и самим основаниям деспотического порядка, критики гидравлического общества жаловались лишь на злоупо­требления отдельных чиновников или на специфические акции правительства. Конечно, были мистики, учившие от­речению от мира сего. Но критики правительства ставили себе в конечном счете целью лишь регенерацию тоталь­ной власти, принципиальную желательность которой они не оспаривали. Они могли разгромить вооруженных за­щитников режима, даже свергнуть шатающееся прави­тельство. Но в конце концов они неизменно возрождали агроменеджериальный деспотизм, некомпетентных пред­ставителей которого они устраняли. Герои знаменитого китайского бандитского романа «Чжу-ху-чуан» не могли придумать ничего лучшего, чем устроить на своем острове миниатюрную версию той же бюрократической иерархии, с которой они так яростно боролись»²⁷.

10. По этой причине единственным механизмом ис­правления ошибок власти в «мир-империях» оказывалось убийство деспота. Отсюда еще один парадокс. Именно не­ограниченность персональной власти деспота делала его власть столь же абсолютно нестабильной, сколь абсолют­но стабильным был деспотизм как политическая система.