Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Старый метр был пессимистом и консерватором. Он был убежден, что дни «умеренного правления», как назы­вал он абсолютную монархию (в другом месте именовал он ее, как ни странно это сегодня звучит, etat de droit, «правовое государство» в переводе на русский), сочтены. Другими словами, полагал Монтескье, что вековая борь­ба, замеченная еще Аристотелем, близится к трагическо­му финалу. «Как реки бегут слиться с морем, — писал он, — монархии стремятся раствориться в деспотизме»¹⁸. Конечно, Монтескье не сложил оружия и перед лицом этой неумолимой, как ему казалось, судьбы. Напротив, бросил он ей вызов, написав свой «Дух законов», которо­му суждено было изменить ход истории — к сожалению, лишь после его смерти.

Современники упрекали его, что он, собственно, никог­да не дал адекватного описания деспотизма, ограничив­шись афоризмом: «Когда дикари Луизианы хотят достать плод, они срезают дерево у корня и достают его — вот вам деспотическое правление»¹⁹. На самом деле Мон­тескье сделал второй по важности после Аристотеля тео­ретический вывод о природе деспотизма. Он указал на его историческую неэффективность, делающую перманент­ную стагнацию неизбежной. То самое, что заметил столе­тия спустя Валлерстайн, говоря об эпохе «мир-империй» как об историческом провале.

Как бы то ни было, вопреки пессимизму метра XVIII век Европа не только пережила, но и ответила на угрозу «от­клонения» абсолютизма к перманентной тирании изобре­тением демократии. «Мир-империи» снова потерпели по­ражение. На этот раз, как могло показаться, окончатель­ное. Соответственно и деспотология (как называю я науку о деспотизме) утратила свое качество идейного оружия в актуальной политической борьбе. Она обрела характер академический.

РАВЕНСТВО БЕЗ СВОБОДЫ

Джон Стюарт Милль ввел для описания деспотизма тер­мин «Восточное общество», Ричард Джонс — «Азиатское общество» (можно лишь пожалеть, что в оборот мировой деспотологии не вошли идеи замечательного русского мыслителя XVII века Юрия Крижанича. Между тем его те­ория «умеренной аристократии» как главного бастиона против деспотизма предшествовала аналогичным наблю­дениям Дэвида Юма и Алексиса де Токвилля). Но самый знаменитый вклад в деспотологию в период между Мон­тескье и Виттфогелем внесли, конечно, Гегель и Маркс.

Гегель сосредоточился на обличении того, что он назы­вал «равенством без свободы». В Китае, писал он, «мы имеем область абсолютного равенства; все существую­щие различия возможны лишь в отношениях с властью... Поскольку равенство преобладает в Китае, но без следа свободы, формой правления по необходимости является деспотизм. Император здесь центр, вокруг которого все вертится; следовательно, благосостояние страны и наро­да зависит только от него [и] различие между рабством и свободой невелико, поскольку все равны перед импера­тором, т. е. все одинаково унижены... И хотя там нет ника­кого различия по рождению и каждый может достичь выс­ших почестей, само равенство свидетельствует не о тор­жествующем утверждении внутреннего достоинства в человеке, но о рабском сознании»²⁰.

При всем уважении к классику, нужно признать, что Крижанич сказал то же самое куда ярче, и притом за пол­тора столетия до него. Хотя моделью для его описания де­спотизма служила не Персия, как для Монтескье, и не Ки­тай, как для Гегеля, а Турция, заключения его нисколько не отличались от тех, к которым много десятилетий спус­тя придут классики. «Турки, — писал он, — не обращают никакого внимания на родовитость (поскольку никакого боярства там нет), но говорят, что они смотрят на искус­ность, ум и храбрость. Однако на деле это не так и часто начальниками бывают негодные люди, умеющие лучше подольститься. Так одним махом из самых низших стано­вятся наивысшими, а из наивысших — наинизшими. Такое дело лишает людей всякой храбрости и порождает ничто­жество и отчаяние. Ибо никто не бывает уверен в своем положении, богатстве и безопасности для жизни и не име­ет причины трудиться ради высокой чести и славы»²¹.

Маркс, как мы уже знаем, обратил внимание на другую сторону дела. Он ввел в оборот деспотологии понятие «азиатского способа производства», сутью которого бы­ло сосредоточение всей собственности на землю в руках государства (то самое, заметим в скобках, что и по сей день отстаивают в России националисты). Между тем именно эта монополия государства и лежала, согласно Марксу, в основе того «равенства без свободы», о кото­ром говорил Гегель, так же, как и описанного Крижаничем «ничтожества и отчаяния». Ибо ясно же, что элиты стра­ны, лишенные собственности, никакие не элиты, но лишь игрушки в руках монополиста, назови его хоть богдыха­ном, хоть генсеком.

РОЛЬ КАРЛА ВИТТФОГЕЛЯ