Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Естественно, что в фокусе политической активности де­спота оказывалась не столько безопасность империи, сколько его собственная. Это вынуждало его отдавать предпочтение людям, которые его охраняли, — назовите их хоть преторианцами, как в Риме, или янычарами, как в Стамбуле, — ив результате... становиться игрушкой в их руках. Вот наблюдение Крижанича: «У французов и ис­панцев бояре имеют пристойные, переходящие по роду привилегии. И поэтому там ни простой народ, ни воинство не чинят королям никакого бесчестья. А у турок, где ника­ких привилегий благородным людям, короли зависят от глуподерзия простых пеших стрельцов. Ибо что захотят янычары, то и должен делать король»²⁸.

Вот почему начались и кончились «мир-империи» как система с нестабильным лидерством. Не случайно же, что за 1000 лет существования Византии 50 ее императо­ров было утоплено, ослеплено или задушено — в среднем один каждые двадцать лет.

Учитывая, что перманентная стагнация ставила систему тотальной власти в полную зависимость от стихийных бед­ствий и вражеских нашествий, а полное отсутствие огра­ничений власти создавало ситуацию непредсказуемости и хаоса, где каждый, начиная от самого деспота, постоян­но балансировал между жизнью и смертью, можно ска­зать, что деспотизм напоминает скорее явление природы, нежели человеческое сообщество. И в этом смысле Арис­тотель опять прав, отказав ему в статусе политического феномена.

* * *

Таким представал перед читателем Виттфогеля коллек­тивный портрет великих «мир-империй» — Египетской, Ассирийской, Персидской, Китайской, Монгольской, Ви­зантийской, Турецкой и многих-многих других. При всей суетливой пестроте дворцовых переворотов, преториан­ских заговоров и янычарских бунтов воспроизводили они себя на протяжении тысячелетий во всей своей политиче­ской безжизненности. Мир их был замкнут, лишен выбо­ра, лишен вероятностности. И в этом смысле он был при­зраком. Он существовал вне истории. Разумеется, он, как и все на свете, двигался. Но ведь движутся и планеты — только орбиты их постоянны.

Действительно важно для Виттфогеля показать по сути лишь одно: этот мир был антицивилизацией. И потому не­способен был сам из себя произвести политическую циви­лизацию с ее «осознанием свободы» и «внутренним до­стоинством человека». Для этого нужен был совершенно другой мир. На наше счастье, он существовал тоже.

ПАРАДОКС АБСОЛЮТИЗМА

Невозможно, однако, обнаружить его существование, руководясь, как делает подавляющее большинство экс­пертов, лишь соображениями формально-юридическими. Невозможно, ибо именно в юридическом смысле все древние и средневековые монархии похожи друг на дру­га, как близнецы. Все они абсолютны. Во всех источником суверенитета является персона властителя (императора, царя, короля или великого князя), которому Бог непо­средственно делегировал функцию управления, полно­стью освободив его тем самым от контроля общества. Все эти государи одинаково провозглашали неограничен­ность своей власти. И все одинаково на нее претендовали.

Тем не менее Джон Фортескью уже в XV веке отличал «королевское правление» от «политического». Для Жана Бодена существенно важным — и даже, как мы видели, предметом гордости — было различие между абсолют­ной монархией и «сеньориальным правлением». Мерсье де ла Ривьер противопоставлял «легальный» деспотизм «произвольному», а Монтескье, как мы уже знаем, вооб­ще предсказывал всеевропейскую политическую катаст­рофу в случае, если абсолютная монархия дегенерирует в деспотизм. Иначе говоря, несмотря на формальное, юридическое подобие всех монархических государств, европейские мыслители, в отличие от позднейших истори­ков, видели и чувствовали, более того, считали жизненно важным не их сходство, но их различия.

Если суммировать все их попытки, можно сказать, что пытались они создать нечто вроде типологии абсолютных монархий, способной служить базой для политических ре­комендаций и прогнозов. Типологию, которая, если они желали оставаться в пределах реальности, должна была основываться на чем-то совершенно отличном от юриди­ческих дефиниций (ибо признать их не согласился бы ни один уважающий себя абсолютный монарх). На чем же в таком случае должна она была основываться?

Разумеется, не было в XVI—XVIII веках у цитированных нами мыслителей ничего подобного книге Виттфогеля, снабдившей нас своего рода политической таблицей, бо­лее или менее адекватно описывающей один, по крайней мере, из полюсов будущей биполярной модели. Но у нас- то она есть. Так почему бы нам не использовать наше пре­имущество, сопоставив с этой таблицей основные параме­тры европейского абсолютизма? Посмотрим, что мы полу­чим от такого сопоставления.