Читаем Россия: у истоков трагедии 1462-1584 полностью

«Но главное, — выдвигает он второй тезис, — то, что лю­ди науки, и в том числе историки, давно утратили наивную веру в чудеса и твердо знают, что сказать что-либо новое в исторической науке не так легко, что для этого необходим большой и добросовестный труд над первоисточниками, новый фактический материал и совершенно недостаточно вдохновения, хотя бы и самого благожелательного»23. Но разве не буквально то же самое слышали мы за столетие до этого от Кавелина и Соловьева? И разве предостерегли их проповеди общественное сознание России от жесточайше­го рецидива «историографического кошмара»? Короче, и второй тезис С.Б. Веселовского ничего нам не объясняет.

НАУКА И НАЦИОНАЛЬНАЯ ДРАМА

Степан Борисович был великолепным историком, уче­ным милостью Божией. Я искренне сочувствую его горе­стному недоумению и растерянности. Но сочувствие не может помешать мне констатировать, что дело тут намно­го сложнее, чем ему представлялось. Он встретился с на­циональной драмой, а пытался трактовать ее как случай­ное и временное отклонение от «науки». Даже оппоненты подсказывали ему, что не так все просто, что на самом де­ле уходит его спор с современным ему кошмаром в глубь веков. Тот же Полосин доказывал, что Веселовский «изу­чает опричнину с позиций князя Курбского, позиций нена­дежных, попросту сказать, насквозь прогнивших»24.

Я уверен, что Степан Борисович никогда бы с такой ана­логией не согласился. И зря. Потому что, если отбросить партийно-советскую брань, аналогия-то по сути верна. Потому что и Курбский, и Веселовский действительно сра­жались в одной команде в вековой национальной дискус­сии о природе и происхождении русского самодержавия, в исторической, если хотите, битве, происходящей в серд­це одного народа, расколотом надвое.

Может быть, все разбитые надежды и отчаяние Весе­ловского происходили из того, что он никогда не усом­нился в самом постулате Соловьева, связавшем две совер­шенно разные плоскости исторического бытия нации — глубокую травму общественного сознания с той или иной степенью «зрелости» науки. На самом деле окончатель­ное решение теоретического спора о прошлом страны не­мыслимо, покуда оно не утратит своей практической акту­альности. Ибо никакая степень зрелости науки не сможет освободить общественное сознание от древней и мощной самодержавной традиции. Изжить ее общество может только в собственном историческом опыте. А наука, сколько б новых первоисточников она ни открыла, заме­нить этот опыт не в силах.

Другое дело, что, как врач больному, может она помочь обществу — или помешать ему — преодолеть эту тради­цию. Вопрос лишь в том — как? И только здесь подходим мы к действительной проблеме Иванианы. С моей точки зрения, состоит она в том, что все знаменитые критики Грозного в русской историографии, начиная от Михайлы Щербатова и кончая самим Веселовским, всегда были ско­рее диссидентами, нежели настоящими оппозиционерами.

ДИССИДЕНТЫ ИВАНИАНЫ

Иначе говоря, они спорили, обличали, негодовали и проклинали, они были правдивы и сильны в своей крити­ке, покуда достаточно было одной критики. Но конструк­тивной альтернативы самодержавной традиции они никог­да не выдвинули. Они просто не увидели ее в прошлом сво­ей страны — ни теоретически, ни исторически. Не увидели, другими словами, что самодержавием, объединившим в себе черты как цивилизации, так и антицивилизации, Рос­сия вовсе не исчерпывается. Что холопская традиция, из которой оно выросло, лишь часть ее исторического пре­дания. Самое большее, что могли они в смысле альтерна­тивы предложить, это опыт других, более благополучных «цивилизованных» стран. И потому неспособны были объ­яснить даже собственное свое происхождение. Потому так легко было представить их агентами, сознательными или бессознательными, этих чужих стран. Убирайтесь в «ла­тинскую» Литву, могли им сказать в XVI веке. Или в «жи­довский» Израиль — в XX.

Зато апологеты самодержавия, начиная от самого Ива­на Г розного и кончая Иваном Смирновым, опирались не только на древнюю и мощную патерналистскую (холоп­скую) традицию, но и на предрассудки нации, пережив­шей катастрофу самодержавной революции. И на внед­ренное ею в массовое сознание могучее стремление к оп­равданию сильной власти имперского Хозяина. Да зачем далеко ходить? Вот как суммирует уже в 2000 (!) году главный урок «российской цивилизации» утонченный ин­теллектуал и выдающийся идеолог неоевразийства В.В. Ильин: «За какую бы политическую ширму прави­тельства ни прятались, России хорошо при сильной влас­ти, строящей или восстанавливающей ее как империю»25.

Потому-то и оказывались неизменно против холопской традиции безоружны диссиденты Иванианы. Ибо что зна­чили все первоисточники, все нравственное негодование и даже мартирологи жертв самодержавия перед страш­ной мощью массовых культурных стереотипов? Это было все равно что штурмовать неприступную крепость, воору­жившись гусиными перьями.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алхимия
Алхимия

Основой настоящего издания является переработанное воспроизведение книги Вадима Рабиновича «Алхимия как феномен средневековой культуры», вышедшей в издательстве «Наука» в 1979 году. Ее замысел — реконструировать образ средневековой алхимии в ее еретическом, взрывном противостоянии каноническому средневековью. Разнородный характер этого удивительного явления обязывает исследовать его во всех связях с иными сферами интеллектуальной жизни эпохи. При этом неизбежно проступают черты радикальных исторических преобразований средневековой культуры в ее алхимическом фокусе на пути к культуре Нового времени — науке, искусству, литературе. Книга не устарела и по сей день. В данном издании она существенно обновлена и заново проиллюстрирована. В ней появились новые разделы: «Сыны доктрины» — продолжение алхимических штудий автора и «Под знаком Уробороса» — цензурная история первого издания.Предназначается всем, кого интересует история гуманитарной мысли.

Вадим Львович Рабинович

Культурология / История / Химия / Образование и наука