«Но главное, — выдвигает он второй тезис, — то, что люди науки, и в том числе историки, давно утратили наивную веру в чудеса и твердо знают, что сказать что-либо новое в исторической науке не так легко, что для этого необходим большой и добросовестный труд над первоисточниками, новый фактический материал и совершенно недостаточно вдохновения, хотя бы и самого благожелательного»23
. Но разве не буквально то же самое слышали мы за столетие до этого от Кавелина и Соловьева? И разве предостерегли их проповеди общественное сознание России от жесточайшего рецидива «историографического кошмара»? Короче, и второй тезис С.Б. Веселовского ничего нам не объясняет.НАУКА И НАЦИОНАЛЬНАЯ ДРАМА
Степан Борисович был великолепным историком, ученым милостью Божией. Я искренне сочувствую его горестному недоумению и растерянности. Но сочувствие не может помешать мне констатировать, что дело тут намного сложнее, чем ему представлялось. Он встретился с национальной драмой, а пытался трактовать ее как случайное и временное отклонение от «науки». Даже оппоненты подсказывали ему, что не так все просто, что на самом деле уходит его спор с современным ему кошмаром в глубь веков. Тот же Полосин доказывал, что Веселовский «изучает опричнину с позиций князя Курбского, позиций ненадежных, попросту сказать, насквозь прогнивших»24
.Я уверен, что Степан Борисович никогда бы с такой аналогией не согласился. И зря. Потому что, если отбросить партийно-советскую брань, аналогия-то по сути верна. Потому что и Курбский, и Веселовский действительно сражались в одной команде в вековой национальной дискуссии о природе и происхождении русского самодержавия, в исторической, если хотите, битве, происходящей в сердце одного народа, расколотом надвое.
Может быть, все разбитые надежды и отчаяние Веселовского происходили из того, что он никогда не усомнился в самом постулате Соловьева, связавшем две совершенно разные плоскости исторического бытия нации — глубокую травму общественного сознания с той или иной степенью «зрелости» науки. На самом деле окончательное решение теоретического спора о прошлом страны немыслимо, покуда оно не утратит своей практической актуальности. Ибо никакая степень зрелости науки не сможет освободить общественное сознание от древней и мощной самодержавной традиции. Изжить ее общество может только в собственном историческом опыте. А наука, сколько б новых первоисточников она ни открыла, заменить этот опыт не в силах.
Другое дело, что, как врач больному, может она помочь обществу — или помешать ему — преодолеть эту традицию. Вопрос лишь в том — как? И только здесь подходим мы к действительной проблеме Иванианы. С моей точки зрения, состоит она в том, что все знаменитые критики Грозного в русской историографии, начиная от Михайлы Щербатова и кончая самим Веселовским, всегда были скорее диссидентами, нежели настоящими оппозиционерами.
ДИССИДЕНТЫ ИВАНИАНЫ
Иначе говоря, они спорили, обличали, негодовали и проклинали, они были правдивы и сильны в своей критике, покуда достаточно было одной критики. Но конструктивной альтернативы самодержавной традиции они никогда не выдвинули. Они просто не увидели ее в прошлом своей страны — ни теоретически, ни исторически. Не увидели, другими словами, что самодержавием, объединившим в себе черты как цивилизации, так и антицивилизации, Россия вовсе не исчерпывается. Что холопская традиция, из которой оно выросло, лишь часть ее исторического предания. Самое большее, что могли они в смысле альтернативы предложить, это опыт других, более благополучных «цивилизованных» стран. И потому неспособны были объяснить даже собственное свое происхождение. Потому так легко было представить их агентами, сознательными или бессознательными, этих чужих стран. Убирайтесь в «латинскую» Литву, могли им сказать в XVI веке. Или в «жидовский» Израиль — в XX.
Зато апологеты самодержавия, начиная от самого Ивана Г розного и кончая Иваном Смирновым, опирались не только на древнюю и мощную патерналистскую (холопскую) традицию, но и на предрассудки нации, пережившей катастрофу самодержавной революции. И на внедренное ею в массовое сознание могучее стремление к оправданию сильной власти имперского Хозяина. Да зачем далеко ходить? Вот как суммирует уже в 2000 (!) году главный урок «российской цивилизации» утонченный интеллектуал и выдающийся идеолог неоевразийства В.В. Ильин: «За какую бы политическую ширму правительства ни прятались, России хорошо при сильной власти, строящей или восстанавливающей ее как империю»25
.Потому-то и оказывались неизменно против холопской традиции безоружны диссиденты Иванианы. Ибо что значили все первоисточники, все нравственное негодование и даже мартирологи жертв самодержавия перед страшной мощью массовых культурных стереотипов? Это было все равно что штурмовать неприступную крепость, вооружившись гусиными перьями.