Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Но если еще удельные князья за 200 и 300 лет до Гроз­ного исповедовали в отношении «своих холопей» ту же са­мую политическую философию, то что в ней, собственно, нового? Да ничего — отвечает Ключевский: «обе стороны отстаивали существующее»³¹. Согласитесь, здесь что-то не­объяснимое, по крайней мере необъясненное. Два непри­миримых врага сражаются долгие годы и на знаменах обо­их написано одно и то же: я — за существующий порядок?

Ключевский, конечно, тоже ощущает в этом что-то не­суразное. И пытается как-то объяснить: «Чувствуется... что какое-то недоразумение разделяло обоих спорщиков. Это недоразумение заключалось в том, что в их перепис­ке столкнулись не два политических образа мыслей, а два политических настроения»³². Что должен означать термин «политическое настроение» не очень понятно мне и, бо­юсь, Ключевскому тоже. Во всяком случае, на той же странице, где он приходит к выводу, что «обе стороны от­стаивали существующее», он вдруг заявляет: «обе сторо­ны были недовольны... государственным порядком, в ко­тором действовали и которым даже руководили»³³.

Мыслимо ли, однако, чтоб обе стороны шли в бой за один и тот же государственный порядок, которым обе вдобавок были недовольны? У меня нет ощущения, что здесь, в лекции 28 своего Курса русской истории, который мы цитируем, Ключевскому удалось дать объяснение смертельному конфликту, удовлетворяющее хотя бы его самого. Именно поэтому, надо полагать, он еще много раз вернется к беспокоящему его предмету, пытаясь прояс­нить свою собственную мысль.

ПРИРОДА МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА

«Что такое было на самом деле Московское государст­во в XVI веке? — спрашивает он уже в следующей лек­ции. — Это была абсолютная монархия, но с аристократи­ческим управлением, т. е. правительственным персона­лом. Не было политического законодательства, которое определяло бы границы верховной власти, но был прави­тельственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть. Эта власть росла вмес­те, одновременно и даже рука об руку с другой политиче­ской силой, ее стеснявшей. Таким образом, характер этой власти не соответствовал свойству правительственных орудий, посредством которых она должна была действо­вать»³⁴.

Читателю, уже познакомившемуся в теоретической час­ти книги с характеристикой европейской государственнос­ти XVI века, нет нужды напоминать, что именно описывает здесь Ключевский. То самое, что назвали мы парадоксом абсолютизма. Верховная власть, юридически неограни­ченная, и тем не менее вынужденная сосуществовать с ари­стократией, вполне реально эту власть ограничивавшей («стеснявшей», называет это Ключевский). Даже не подо­зревая об этом, он совершенно точно описывает ту пара­доксальную неограниченно/ограниченную государствен­ность с ее латентными ограничениями власти, которая предохранила цивилизацию от растворения в океане хро­нически застойных «мир-империй», говоря языком Вал­лерстайна. Короче, у самого крупного знатока средневе­ковой российской государственности нет ни малейшего сомнения, что еще в первой половине XVI века Россия и впрямь была страной европейской, абсолютистской.

Но в середине века возник вдруг смертельный кон­фликт: «Бояре возомнили себя властными советниками государя всея Руси в то самое время, когда этот государь, оставаясь верен воззрениям удельного вотчинника, со­гласно с древнерусским правом пожаловал их как дворо­вых слуг своих в звание холопов государевых»³⁵. Этого в Европе не было. То есть и там претендовали короли на неограниченность, и там не было политического законо­дательства, которое определяло бы границы верховной власти, и там отстраняли аристократию от принятия поли­тических решений. Но в «холопов государевых», в рабов, говоря современным языком, разжаловать ее там короли не смели. А в России посмели. Почему?

ТА САМАЯ ДВОЙСТВЕННОСТЬ

Здесь — корень дела. Здесь ответ на мучившую Клю­чевского загадку. Ответ, который содержится, между про­чим, как раз в его собственных работах. Это ведь именно он объяснил нам фундаментальную дихотомию политиче­ской традиции русского средневековья. Объяснил то есть, что с самого начала, с догосударственных еще времен со­существовали в России те два не только отличных друг от друга, но и прямо противоположных отношения государя к «земле» (т. е. к обществу), о которых говорили мы во введении.

Первым, как мы помним, было древнее отношение кня­зя-вотчинника к своим дворовым служащим. И это было патерналистское отношение господина к холопам. Ла­тентные ограничения власти здесь и не ночевали. Одним словом, это как раз и было самодержавие.