Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Именно эту роль, по замыслу нестяжателей, и призван был исполнить «вселенский собор», составленный из лю­дей всех чинов, призванных от всех городов и уездов, чтоб заседать «погодно», т. е. постоянно, давая возмож­ность властям «хорошенько расспросить их про всякое мирское дело»³⁸. На современном языке речь шла о со­словном представительстве, составными частями которо­го могли бы стать и Боярская дума (как палата лордов), и освященный Собор иерархов (как палата духовенства), и «лутчие люди» русского крестьянства и городов (как третье сословие). Наконец, — и для идеологов нестяжа­тельства в этом, наверное, было самое главное — только такой «вселенский собор» и мог бы сокрушить сопротив­ление иосифлян церковной Реформации. Только он мог противопоставить иерархам волю нации.

АЛЬТЕРНАТИВА

Нестабильность существующего порядка понимали в Москве 1550-х все. Необходимость его изменить была очевидна. Другое дело, что изменить его можно было по- разному. В оборот московской политической мысли посту­пили тогда, как, может быть, помнит читатель, два главных проекта. С одной стороны, Иван Пересветов предлагал полное отстранение аристократии от власти, «государеву грозу» и «турецкую правду». Этот проект, естественно, предполагал разрушение хрупкой абсолютистской госу­дарственности — самодержавную революцию.

Другой проект был выдвинут в анонимном памфлете, известном под именем «Беседы валаамских чудотворцев» и вышедшем из нестяжательских кругов. Он предлагал модернизацию абсолютистской государственности, ее укрепление «вселенским собором»³⁹.

Судя по тому, что предпринял в 1560-е Грозный, он склонялся к альтернативе Пересветова. Судя по жалобам Курбского, боярство столь же очевидно склонялось к аль­тернативе «Валаамской беседы» (это, между прочим, объ­ясняет нам странное на первый взгляд обстоятельство, что боярин Курбский не проявляет ни малейшего желания защищать лишь корпоративные интересы своего сосло­вия, а, напротив, рекомендует радикальное расширение базы принятия политических решений). Судя, наконец, по тому, что Правительство компромисса и ввело в Судеб­ник статью 98, и созвало Земский Собор, оно, по-видимо­му, считало необходимым как юридическое закрепление привилегий боярского Совета, так и призыв «всенародных человек».

Все это подтверждает вывод Ключевского, что обе сто­роны в споре Курбского с царем «были недовольны суще­ствующим порядком, в котором они действовали и кото­рым даже руководили». Но это не подтверждает другой его тезис, что «обе стороны отстаивали существующее». Более того, это полностью его исключает. Ибо существую­щего порядка, извините за каламбур, просто не существо­вало в Москве 1550-х. Вернее, он был процессом, он был в текучем состоянии, развилкой — переходом в неведомое.

ВРЕМЯ ВЫБОРА

Никогда раньше, например, не было в России такого, чтоб крестьяне и горожане «судились между собою», са­ми раскладывали «меж собя» налоги, имели не только свои суды присяжных, но и местные земские правительст­ва. Не было раньше юридических ограничений царской власти. Не было такого, чтоб «всенародные человеки» — пусть не выборные еще, а приглашенные — собирались из всех уездов в Москву обдумывать дела государства. Рас­плывался, терял привычные очертания, исчезал у всех на глазах «существующий порядок». И сам ведь Ключевский это подтверждает, когда рассказывает нам, что «в обще­стве времен Грозного бродила мысль о необходимости сделать Земский Собор руководителем в деле исправле­ния приказной администрации»⁴⁰. Более того, «зарожда­лась новая идея народа не как паствы, подлежащей воспи­тательному попечению правительства, а как носителя... государственной воли»⁴¹.

Ну мыслимо ли было представить себе — при самом да­же живом воображении — еще двадцать, еще десять лет назад, что подобные мысли будут бродить в московском обществе? Ведь и четверти века не прошло со времени, когда императорский посол Сигизмунд Герберштейн, по­сетивший Россию при диктатуре Василия дважды, в 1517 и в 1526 годах, оставил в своих знаменитых «Записках о Московии» такое страшное свидетельство о ее поряд­ках. «Государь, — писал Герберштейн, — имеет здесь власть как над светскими, так и над духовными особами, распоряжается жизнью и имуществом всех. Между совет­никами, которых он имеет, никто не пользуется таким зна­чением, чтобы осмелиться в чем-нибудь противоречить ему или быть другого мнения... Неизвестно, такая ли за­грубелость народа требует тирана-государя или от тира­нии князя этот народ стал таким грубым и жестоким»⁴².