Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Но и вторая традиция, договорная, которую отстаивал в письмах Курбский, была ничуть не менее древней. Да, в России не было, в отличие от средневековой Европы, формального феодализма в смысле строгой иерархии вас­салов по отношению к вышестоящим сеньорам. Но обычай свободного отъезда дружинников от князя как раз и ис­полнял функцию этой иерархии. Эффект был тот же са­мый: русские вассалы (дружинники и бояре) были людьми не только свободными, но и независимыми. Во всяком слу­чае, они сами определяли свою судьбу. И князь не смел об­ращаться с ними как с холопами.

Но мало того, что обе традиции сосуществовали долгие столетия, они еще, как справедливо замечает Ключев­ский, «росли рука об руку». Его замечание резко противо­речит мифу, гласящему, что эти ограничения власти посте­пенно, но неуклонно ослабевали в России по мере того, как превращалась она при Иване Ш из княжеского конгло­мерата в централизованное государство и «уехать из Москвы стало некуда или неудобно»³⁶. На самом деле происходило все, как мы уже знаем, прямо противопо­ложным образом.

Как бы то ни было, сказать, что обе стороны в споре Курбского с царем «отстаивали существующее» можно лишь в одном смысле. В том, что каждая из них опиралась на одинаково древнюю и одинаково легитимную тради­цию. Ни в каком другом смысле сказать это нельзя. Ибо «существующего» в смысле определенного политическо­го порядка в Москве середины XVI века просто не было. И чтобы стало это окончательно ясно, предстоит нам раз­вязать по пути еще несколько сложных исторических уз­лов. И прежде всего выяснить

ЗАЧЕМ НУЖЕН БЫЛ ЗЕМСКИЙ СОБОР

В своей докторской диссертации «Боярская дума Древ­ней Руси» Ключевский показал, что аристократия в Рос­сии формировалась в процессе становления централизо­ванного государства, была, если хотите, его функцией. Оказалось, что власть так же не могла в этом процессе ра­ботать без аристократии, как и без чиновничества новых государственных ведомств. Обе страты не просто сосуще­ствовали, они взаимно друг друга дополняли: одна зако­нодательствовала, другая администрировала. Механизм этого взаимодополнения как раз и исследовал Ключев­ский. Вот его центральный вывод: «Дума ведала все но­вые, чрезвычайные дела, но по мере того, как последние, повторяясь, становились обычными явлениями, они отхо­дили в состав центральных ведомств... Центральные ве­домства формировались, так сказать, из тех администра­тивных осадков, какие постепенно отлагались от законо­дательной деятельности Думы по чрезвычайным делам, входя в порядок текущего делопроизводства»³⁷.

Короче, никакой несовместимости между Думой и ад­министрацией до середины XVI века не наблюдалось, и московская политическая машина вполне успешно ком­бинировала единоличное лидерство в сфере исполнитель­ной власти (что соответствовало патерналистской тради­ции) с ограниченным лидерством в сфере законодатель­ной (что соответствовало традиции вольных дружинни­ков). Так выглядел в России накануне своего крушения ев­ропейский парадокс абсолютизма в изображении Клю­чевского.

Но была ли такая система стабильной? Сам уже факт введения в 1549 г. в эту неограниченно/ограниченную комбинацию третьего элемента, Земского Собора, свиде­тельствует, что нет. Это не было чьим-то капризом или случайным феноменом в московской политической жиз­ни. На протяжении всей первой половины XVI века нестя­жательская литература полна страстных призывов к этим «всенародным человекам». И были у нее для этого очень серьезные основания. Исторический опыт двух поколе­ний после Ивана III продемонстрировал опасную трещину в отношениях между исполнительной и законодательной властями.

С одной стороны, царствование Василия III (1505—1533) показало, что в случае, если лидер исполнительной влас­ти стремится к диктатуре, Боярская дума оказывалась не в силах его ограничить. «Дело» боярина Берсеня Бекле­мишева, открыто обвинившего в 1520 году великого князя в отступлении от «любосоветности» его отца, т. е. в нару­шении правил традиционной политической игры, очень яс­но об этом свидетельствовало. Василий был склонен к ке­лейному принятию решений со своими дьяками. И Дума не смогла защитить от расправы мятежного боярина, вос­ставшего против его тиранических замашек.

С другой стороны, эпоха «боярского правления» (1537—1547) продемонстрировала другую крайность — без единоличного лидера система просто разваливалась. Олигархические кланы, передравшиеся между собою, по сути, парализовали политический процесс — и страна в результате безнадежно и опасно стагнировала. В двух словах: в случае чрезвычайного усиления исполнительной власти абсолютистскому парадоксу в России угрожала диктатура, а в случае ее чрезвычайного ослабления ей угрожала анархия. И потому жизненно необходим был сильный и надежный арбитр, способный провести страну между Сциллой диктатуры и Харибдой анархии.