Читаем Россия: у истоков трагедии 1462-1584 полностью

К чести русской историографии, эта точка зрения ее не завоевала. Очень скоро она была атакована. И с большой силой. Самый авторитетный представитель консерватив­ной оппозиции времен Екатерины М.М. Щербатов назвал свою книгу, в пику Татищеву надо полагать, точно так же, как тот. Но в отличие от него эпоху Грозного Щербатов определил как «время, когда любовь к отечеству затухла, а место ее заступили низость, раболепство, старание о своей токмо собственности»55. И связал он этот упадок нравов внутри страны с катастрофическим падением ее престижа в мире. Он проклял царя Ивана за то, что тот «учинил свое имя ненавидимо во всех странах света». И источник всех бед усматривал уже не в его характере или в «зельной ярости», но в стремлении к неограничен­ной власти. «Тако та нестесненная власть, которой само­держцы толь желают, есть меч, служащий к наказанию их славы»56.

Не прав был, как видим, Устрялов. Не было и до Карам­зина недостатка в свидетельствах «низости сердца» и «зельной ярости» и даже стремления «к нестесненной власти», т. е. к самодержавию Грозного царя. Но был Ус­трялов и прав, однако. Поскольку общество оставалось глухо к этим свидетельствам до Карамзина. Оно не слы­шало их, не хотело слышать и, слушая, не понимало. Лето­писные проклятия и архивные изыскания были сами по се­бе, а общественное сознание само по себе. Убаюканное грезами о могуществе России, о том, что, как говорил ека­терининский канцлер Безбородко, «ни одна пушка в Евро­пе без нашего позволения выпалить не смеет», оно склон­но было верить Татищеву, а не Щербатову.

Вот почему, несмотря на обилие первоисточников, не могла правда о «людодерстве» Грозного стать полити­ческим фактом до Карамзина. Страна должна была пере­жить краткую, но страшную пародию на опричнину при Павле. Смертельно напуганная русская элита вдруг поня­ла, каково приходится стране, когда вся устрашающая мощь государства обращается вовнутрь, на собственный народ. Поняла и почувствовала неотложную необходи­мость разобраться в природе той «страшной бури», что обладала, оказывается, способностью воскресать через столетия, «губя народ от мала до велика». Вот тогда и взялся за перо признанный властитель дум общества Ни­колай Карамзин, слово которого значило для него несо­поставимо больше, нежели все допотопные летописи и ветхозаветные проклятия.

Об этой сложности социально-политического механиз­ма восприятия исторической истины у нас будет еще воз­можность поговорить. А пока обратим внимание, что и Щербатов ведь не мог отрицать первого, «голубого» пе­риода правления Ивана. Периода мощных и либеральных административно-политических реформ, на которых словно бы никак не отразились ни «низость сердца», ни даже «нестесненность власти» самодержца.

Так что же, спрашивается, означал этот крутой поворот от «попечительности» к «людодерству»? Как истолковать это кричащее противоречие? Как совместить в одном ли­це проницательного реформатора и «омерзительного ти­рана», «покорителя трех царств» и вульгарного труса? Эта главная загадка Иванианы всецело доминировала в ее первоэпоху, длившуюся больше двух столетий.

ОТСТУПЛЕНИЕ КАРАМЗИНА

К чести Карамзина и Щербатова, заметим, что — в отли­чие от некоторых наших современников — они не соблаз­нились любительскими медицинскими спекуляциями. В том смысле, что до 1565 года Иван был здоров (или недостаточ­но болен) и паранойя его созрела как раз к моменту оприч­нины57. Но объяснять противоречие все равно надо было. Щербатов пришел к заключению, что «склонности сердца царя всегда были одинаковы», но обстоятельства мешали им проявиться раньше. Под «обстоятельствами» он, конеч­но, как и Карамзин, имеет в виду благодетельное влияние Анастасии, удерживавшее царя от злодейства58.

Но это могло объяснить лишь, почему Иван не совершал преступлений во время первого брака. Почему он совер­шал в это время великие реформы, «святые дела», остава­лось необъясненным. Тоже под благотворным женским влиянием? Ни Щербатов, ни Карамзин столь галантным объяснением, однако, не соблазнились. Первый, как мы помним, закончил тем, что Иван «не единым человеком яв­ляется». Последний, принципиальный сторонник «просве­щенного самодержавия», так сказать, тирании без тирана, удовлетворился констатацией, что тут «для ума загадка».

И тем не менее, даже приравняв опричнину к монголь­скому нашествию59, не нашел в себе сил Карамзин безус­ловно осудить Грозного как государственного деятеля. «Но отдадим справедливость тирану, — заявляет он вдруг сразу после сравнения опричнины с «игом Батыевым», — Иоанн в самих крайностях зла является как бы призраком великого монарха, ревностный, неутомимый, часто прони­цательный в государственной деятельности, хотя... не имел ни тени мужества в душе, но остался завоевате­лем, в политике внешней неуклонно следовал великим на­мерениям своего деда»60.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алхимия
Алхимия

Основой настоящего издания является переработанное воспроизведение книги Вадима Рабиновича «Алхимия как феномен средневековой культуры», вышедшей в издательстве «Наука» в 1979 году. Ее замысел — реконструировать образ средневековой алхимии в ее еретическом, взрывном противостоянии каноническому средневековью. Разнородный характер этого удивительного явления обязывает исследовать его во всех связях с иными сферами интеллектуальной жизни эпохи. При этом неизбежно проступают черты радикальных исторических преобразований средневековой культуры в ее алхимическом фокусе на пути к культуре Нового времени — науке, искусству, литературе. Книга не устарела и по сей день. В данном издании она существенно обновлена и заново проиллюстрирована. В ней появились новые разделы: «Сыны доктрины» — продолжение алхимических штудий автора и «Под знаком Уробороса» — цензурная история первого издания.Предназначается всем, кого интересует история гуманитарной мысли.

Вадим Львович Рабинович

Культурология / История / Химия / Образование и наука