Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Конечно, как мы теперь понимаем, все козыри были в этом конфликте в руках царя. Он мог опереться на ио- сифлянское духовенство (его противников, нестяжателей, реформаторы, как мы помним, защитить не смогли); на офицерский корпус помещичьей армии (военная ре­форма, как мы тоже помним, была провалена); на нетиту­лованную аристократию (с которой не позаботились дого­вориться). А реформаторам — после того как они отказа­лись вынести свою политическую программу на Земский Собор — опереться было просто не на кого. Келейными интригами и кадровыми перестановками конституции не добываются. И потому первая в Европе попытка поставить великую державу на путь конституционной монархии бы­ла обречена.

Ну и слава Богу — ответила б на это русская историо­графия середины XIX века, будь она даже способна «рас­крутить» гипотезу Погодина. Конституционная монархия, может быть, и хороша для Европы. Для России, прав Гроз­ный, она гибельна. Короче говоря, опять наступали для Иванианы плохие времена. Назревал второй «историогра­фический кошмар».

И снова пришли мы ко все тем же темным вопросам со­циально-психологического осознания исторической исти­ны. И опять нет у нас на них ответа. Знаем лишь, что сле­дующее поколение историков, вместо «раскручивания» гипотезы Погодина, увязло в темпераментных, но не имев­ших отношения к делу состязаниях славянофилов и за­падников. И суждено было этим спорам увести Иваниану далеко-далеко от его гипотезы.

Во второй ее эпохе найдутся у царя защитники посиль­нее и поавторитетнее Ломоносова или Татищева. Им оп­ричнина понадобится как аргумент в их философско-ис- торической концепции. В той, что призвана была, как им казалось, раз и навсегда внести смысл и порядок в рус­скую историю. Эти люди будут смеяться над выспреннос­тью Карамзина и наивностью Погодина, совершенно уве­ренные, что они преуспели там, где потерпели поражение эти допотопные моралисты. Преуспели, превратив нако­нец русскую историю в строгую науку.

Вторая эпоха Иванианы ознаменована такими крупны­ми — не только в русской историографии, но и в русской истории — именами, как Соловьев и Кавелин, Хомяков и Аксаков, Чичерин и Ключевский. Они ожидают нас в сле­дующей главе.

Глава 9 ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МИФ

Sic transit gloria mundi, говорили древние. Едва ли кто- нибудь в истории российской культуры подтвердил своей судьбой эту печальную истину так полно и безусловно, как Константин Дмитриевич Кавелин. Полузабытая еще при жизни фигура, интересная сегодня разве что историкам. Трудно даже поверить, что в середине XIX века он был громовержцем.

Ниспровергатель Карамзина, вундеркинд, ставший уни­верситетским профессором в 28 лет (Ключевский был вдвое старше, когда удостоился этой чести), автор одного из самых дерзких проектов отмены крепостного права, первый воспитатель наследника престола (Александра III), духовный отец русского западничества, родоначальник «государственной школы» в российской историографии, русский Гегель, можно сказать. И вот что от всего этого блистательного резюме осталось в «Энциклопедическом словаре» 1989 года: «Сторонник умеренных буржуазных преобразований при сохранении неограниченной монар­хии и помещичьего землевладения». Какая, право, проза...

Но и какой урок! Хотя бы потому, что Кавелин разделил судьбу целого поколения, вдохновителем которого он был. Я говорю, конечно, о поколении «молодых реформаторов», архитекторов Великой Реформы. Они пришли к рулю госу­дарственной политики в конце 1850-х с тем, чтоб завершить начатую за полтора столетия до них Петром европейскую трансформацию России. Пора надежд и очарований, какое тогда было время! «Кто не жил в 1856 году, тот не знает, что такое жизнь, — вспоминал впоследствии обычно несенти­ментальный Лев Толстой, — все писали, читали, говорили, и все россияне, как один человек, находились в неотложном восторге»¹. Такие ожидания — и такой жалкий исход.

Я подробно писал о судьбе кавелинского поколения в «России против России», так что не буду повторяться². Сошлюсь лишь в объяснение этой печальной судьбы на

Александра Головнина, министра народного просвеще­ния, одного из последних «молодых реформаторов», уво­ленных в середине 1860-х из правительства: «...мы пере­жили опыт последнего николаевского десятилетия, опыт, который нас психологически искалечил»³. В том смысле искалечил, что кавелинское поколение, блестящие рус­ские европейцы и голубой воды западники оказались в то же время русскими националистами⁴.

«РОССИЯ - НЕ ЕВРОПА»