Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Выходит, русское крестьянство вовсе не было, вопреки Валлерстайну, обречено на тотальное закрепощение. И не была русская аристократия обречена на опричный раз­гром и вековое унижение. И не было самодержавие судь­бою России. Оно стало ею. Стало потому, что самые ее могущественные политические элиты, и в первую очередь церковь, предпочли католическую модель реакции на рождение капитализма. Как, однако, оказалась право­славная Россия в одной компании с католиками?

В конце концов, не было у русской церкви более закля­того врага, нежели католичество, «латинство», как презри­тельно именует она его и по сию пору. Даже в XX веке про­должали эту традицию ненависти современные иосифля­не-евразийцы. Вот что писал уже в 1922 году их главный идеолог Петр Савицкий: «Обращающиеся в латинство... подвержены гибели духовной; идут от Истины полной к извращению Истины, от Церкви Христовой к сообщест­ву, предавшему начала церковные в жертву человеческой гордыне»¹¹. Дабы подчеркнуть свое отвращение, обруши­вает он на католичество самое страшное в его устах про­клятие: «Следует понимать, что в некотором смысле боль­шевизм и латинство... суть соратники и союзники»¹². Чита­тель легко может представить себе, что говорили о латин­стве его евразийские предшественники в XVI веке. Для них оно было в буквальном смысле «соратником и со­юзником» самого Сатаны. Анафема, ересь, исчадие врага рода человеческого. И тем не менее...

И тем не менее едва встали на кон частнохозяйственные интересы церкви, едва оказалась она перед выбором между материальным богатством (или, если хотите, «че­ловеческой гордыней») и «полной Истиной», говоря язы­ком Савицкого, без колебаний выбрала она именно «гор­дыню». Более того, как мы сейчас увидим, дралась она за свое богатство до последнего, с ничуть не меньшей ярос­тью, чем «латинские» контрреформаторские силы во всей Европе.

Но представление об этой неожиданной католической ярости православной церкви лишь один из еретических выводов, которые принес нам анализ Реформации. На примере тех же протестантских Дании и Швеции ви­дим мы, что именно благодаря секуляризации церков­ных земель найден был в них тот компромисс между раз­ными элитами и институтами общества, который позво­лил им предотвратить воцарение самодержавного произвола.

И последнее наконец — по счету, не по значению. Секу­ляризация навсегда оторвала церковь от защиты частно­хозяйственных интересов и тем самым развязала ее куль­турную независимость и творческую силу. Лишившись ма­териальных богатств, церковь могла сосредоточиться на сохранении того единственного богатства, которое у нее оставалось, — духовного.

Суммируя, скажем, что не предотвратила Реформация в Европе ни контрнаступления средневековья, ни тирании монархов. Но она создала условия, при которых закрепо­щение крестьян не стало тотальным и тирания одного па­раноика не превратилась в вековое самодержавие. Какие угодно люди могли появляться на престоле, но учинить что-либо подобное опричнине, вырвав страну из европей­ской орбиты, оказалось им не по зубам.

НАСЛЕДИЕ ИГА

Совсем иначе, стало быть, могла сложиться наша исто­рия, последуй Россия антикатолическому примеру своих северных соседей. Тому самому, на который еще задолго до этих соседей ориентировал ее Иван III. Ведь государст­венный строй, установленный им в стране при самом ее рождении, был куда ближе к шведскому, нежели к поль­скому. То была на самом деле обычная для тогдашней Ев­ропы «абсолютная монархия с аристократическим персо­налом», как определит ее впоследствии В.О. Ключевский. Монархия то есть, вполне совместимая с привилегиями боярства и очень даже, как мы видели, благоприятная для формирования сильной крестьянской предбуржуазии. Все, казалось, предвидел первостроитель, создавая свою страну. Все, кроме двух вещей.

Во-первых, не было в его распоряжении самого мощно­го из политических инструментов, которыми располагали его северные коллеги. Ибо во всех без исключения стра­нах, восставших в первой половине XVI века против все­ленской иерархии, опиралась монархия на национальные движения, видевшие во власти Папы ненавистное им ино­странное господство, своего рода иго, если угодно. Все эти дерзкие короли, будь то Густав Ваза в Швеции или Генрих VIII в Англии, пусть даже не шли их намерения дальше тривиальной конфискации монастырских земель, неизменно облекались в мантии освободителей нацио­нальной церкви от вселенской иерархии.