Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Мы не совершим ошибки, истолковав эту доктрину как русский вариант предпротестантизма, созвучный устрем­лениям предбуржуазии. Но доктрина эта находилась тог­да в самой ранней и нежной стадии — росток, не успев­ший еще пустить корни в грубую церковную толщу. Он был слаб и беззащитен — подходи и дави. Скорее намек, чем свершение. И надобна была вся цепкость взгляда Ива­на III, чтоб просто заметить кротких старцев. Да еще и вы­тащить их на политическую арену. И тем более — втянуть в орбиту яростных страстей человеческих, от которых они как раз и бежали. Чтоб, короче, превратить смиренное по­движничество в некое подобие политической партии, во­шедшей в русскую историю под именем нестяжательства.

ЦЕРКОВНОЕ НЕСТРОЕНИЕ

В 1490-е русская церковь была в полном разброде, ни­мало не отличаясь этим, впрочем, от всех европейских церквей того времени. Ее потрясали ереси, а чтобы создать серьезное обновленческое движение, требовались кадры, которых не было, требовалось высокое сознание долга пе­ред страной, чему обитатели тогдашних монастырей, праг­матики и бизнесмены были глубоко чужды. Жадность съе­дала дисциплину, разврат — духовные цели. Церковь была успешным ростовщиком, предпринимателем и землевла­дельцем, но она перестала быть пастырем народным, ин­теллектуальным лидером нации. И ясно было это всем.

В известных царских вопросах Собору 1551 г. церков­ное нестроение описано так страстно и ярко, словно бы автором их был самый знаменитый публицист нестяжа­тельства, русский Лютер, князь-инок Вассиан Патрикеев. «В монастыри поступают не ради спасения своей души...

а чтоб всегда бражничать. Архимандриты и игумены доку­паются своих мест, не знают ни службы Божией, ни брат­ства... прикупают себе села, а иные угодья у меня выпра­шивают. Где те прибыли и кто ими корыстуется?.. И такое бесчиние и совершенное нерадение о церкви Божией и о монастырском строении... На ком весь этот грех взы­щется? И откуда мирским душам получать пользу и отвра­щение от всякого зла? Если в монастырях все делается не по Богу, то какого добра ждать от нас, мирской чади? И через кого просить нам милости у Бога?»¹⁷

Хорошо слышно, как сквозит в этом тексте не один лишь политический расчет, но сама растревоженная и ужаснувшаяся собственному падению религиозная со­весть. «Что-то надо с церковью делать, иначе всем нам не будет прощения — ни на этом свете, ни тем более на том». Таков был общий идеологический тон жизни России в до- самодержавное столетие. Церковь нуждалась в образо­ванных, интеллигентных и бескорыстных людях. Церковь нуждалась в духовном порыве и очищении. Даже если не существовало бы проблемы церковных земель, Реформа­ция была для нее императивом.

Ничего специфически российского тут не было, то же самое переживали все поднимающиеся европейские стра­ны. Сама история бросила вызов главному идеологичес­кому институту общества, единственно возможному тогда генератору его идей. И ответ русской церкви на этот вызов тоже был, как мы сейчас увидим, типичен для всех подни­мающихся европейских стран.

Негоже, однако, забывать, что первой в Европе, на по­коление раньше других, поставила этот судьбоносный во­прос на повестку дня государственной политики именно Россия. И что, демонстрируя мощь своего европейского потенциала, первой же объявит она себя в 1610 г. консти­туционной монархией. Но об этом в другом месте. Сейчас лишь вздохнем: какая, право, жалость, что драгоценное это наследство словно бы бесследно потеряно, раствори­лось в чреве известного уже нам Мифа — как, между про­чим, доказала и майская 2000 года конференция в Сток­гольме, которую мы упоминали.

ИОСИФЛЯНСТВО

В чем состоял реформационный аргумент нестяжателей и их духовного лидера знаменитого русского монаха и пи­сателя Нила Сорского, читателю уже, конечно, догадаться не трудно. Реформация нужна была им, чтобы освободить церковь для исполнения ее естественной функции. Впер­вые представился ей шанс стряхнуть греховный прах на­следия ига, стать интеллектуальным и духовным штабом нации. Политическая необходимость, вдохновлявшая их державного покровителя, и уж тем более экономическая необходимость защитить интересы хрупкой русской пред- буржуазии их, конечно же, не заботили. Для ранних нестя­жателей Реформация начиналась и кончалась реформой церкви. Разумеется, они вступались за еретиков, их возму­щала эксплуатация крестьян на монастырских землях, они вообще защищали всех обиженных и гонимых и в этом смысле выступали, говоря современным языком, как свое­го рода средневековое движение в защиту прав человека. Но политической артикуляции идеи их, в особенности по­началу, лишены были полностью.