Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Я уверен, однако, что ничего подобного не пришло бы в голову такому серьезному мыслителю, как Бердяев, имей он хоть малейшее представление о досамодержав­ном столетии. Просто потому, что немыслимо ведь, право, даже представить себе более природных русских, чем, скажем, великий князь Иван или монах Патрикеев, околь­ничий Адашев или протопоп Сильвестр. Страшно далеки были они от Европы. И в то же время все, совершенное ими было, как мы видели, пронизано самым что ни на есть европейским духом. Более того, как мы опять-таки виде­ли, в некоторых отношениях они Европу даже опередили. Это-то как объяснить?

Просто для Бердяева (как и для Солженицына после него, как и для всей мировой историографии до него) ев­ропейская история России начиналась с Петра. Иначе го­воря, с середины. Действительное ее начало они без боя отдали мифотворцам. Отсюда и «христианизированное татарское царство», и «наследница империи Чингисхана», и прочий, как теперь уже с чистой совестью может сказать читатель, евразийско-марксистский вздор, с которым по­встречались мы в зачине этой книги.

Не ведали, даже не заподозрили все эти авторы, что как раз вначале, т. е. в первой половине XVI века, когда за­кладывались основы политической истории всех молодых европейских государств, Москва была одной из них. Именно эти десятилетия были тем гнездом, откуда выле­тели все европейские орлы. И все европейские ястребы. Именно тогда вышла на простор мировой политики и юная московская держава.

Завоевав в середине века поволжские царства, в орео­ле быстрой и основательной победы, вооруженная кас­пийскими шелками и уральской пушниной, что были не де­шевле индийских сокровищ, стремительно богатея и осво­бождаясь от наследия ига, вступала она в европейскую семью, претендуя в ней на первые роли.

Мы видели, каким восприимчивым и динамичным было тогда московское общество, как смело бралось оно за ре­шение проблем, которые людям со средневековым мыш­лением должны были казаться не менее головокружи­тельными, чем нам контакты с инопланетянами. Россий­ский интеллект имел тогда дело с той же реальностью, что и европейский, и следовал, как мог убедиться читатель, той же логике. Почему же должен был получиться иной результат? Закон всемирного тяготения мог быть сформу­лирован в любой точке земного пространства, но работа­ет он и в любой другой его точке. И тем не менее...

И тем не менее четверть века спустя, увязнув в беско­нечной и бесплодной войне, растеряв весь свой блеск и обаяние, не в силах больше оградить собственную сто­лицу от дерзкого крымчака, сжегшего Москву на глазах у изумленной Европы, Россия отброшена в разряд держав третьестепенных, во тьму евразийского «небытия». Тата­ры, как мы видели, собираются завоевать ее снова, и сбе­жавший из Москвы опричник посылает германскому импе­ратору меморандум о том, как опередить Орду, завоевав Москву раньше. Насторожились стервятники, почуяв труп­ный запах.

А запах этот шел от Москвы, вчера еще могуществен­ной, а теперь корчившейся и погибавшей под руками Гроз­ного царя. Самодержавная греза о «першем государство- вании», греза, для осуществления которой понадобилось снести на Москве все думающие головы, привела — в пол­ном согласии с безумной логикой самодержавия — к ре­зультату противоположного свойства: страна развалива­лась, отданная на произвол всех смут Смутного времени. Даже иностранному наблюдателю, посетившему Россию четыре года спустя после смерти Грозного (царь умер в марте 1584-го), очевидно было: ожидает ее что-то страшное. Вот удивительное пророчество Джиля Флетче- ра: «И эта порочная политика и тираническая практика (хотя сейчас она и прекращена) так взволновала страну, так наполнила ее чувством смертельной ненависти, что она не успокоится (как это кажется теперь), покуда не вспыхнет пламенем гражданской войны»⁴².

Так начиналась самодержавная, имперская, крепостни­ческая Россия.

Вот же что на самом деле произошло с ней тогда. Она была насильственно сбита с европейской орбиты. Я вовсе не хочу сказать, что произошло это случайно. Двойствен­ность политической традиции присутствовала в России, как мы уже говорили, задолго до Грозного. Европейская традиция с самого начала сосуществовала в ней с патер­налистской, холопской. Другое дело, что победа этой хо­лопской традиции над своей соперницей вовсе не была за­программирована здесь фатально. Мы видели, какие мощные работали над ней силы. И как успешно они рабо­тали. Видели мы также, как серия роковых ошибок тог­дашних реформаторов дала возможность церкви, дьякам и помещикам восторжествовать над европейским началом России. Но разве отменяет все это тот, пусть начисто за­бытый, пусть погребенный, как древняя Троя, под тяжелы­ми слоями мифов, но все-таки несомненный, все-таки ос­новополагающий факт, что вначале была Европа?

СУД ИСТОРИИ И СУД ИСТОРИКОВ