Россия: у истоков трагедии 1462-1584

И тем не менее до сравнительно недавнего времени фи- лософско-историческая дуэль в западной историографии по поводу России исчерпывалась этой конкуренцией меж­ду монгольской и византийской моделями. С появлением «России при старом режиме» Ричарда Пайпса получила эта дискуссия, однако, совсем новое измерение. Неудиви­тельно поэтому, что книга оказалась необычайно попу­лярной. Когда я рекомендовал ее своим студентам в Кали­форнийском университете Беркли в качестве обязатель­ного чтения, оказалось, что все 12 (!) ее экземпляров в университетской библиотеке были на руках. Никогда ни­чего подобного не происходило ни с одной другой из ре­комендованных мною книг.

Подход Пайпса к русской истории казался на первый взгляд фундаментально новым. Хотя бы уже тем, что ав­тор с порога отвергал саму идею России как восточного деспотизма, по крайней мере в ее монгольском варианте. Вот что писал он по этому поводу: «Можно было ожидать, что еще на заре своей истории Россия усвоит нечто вро­де... режима «деспотического» или «азиатского» типа... По многим причинам, однако, развитие ее пошло по не­сколько другому пути... В ней не было ничего подобного центральному экономическому управлению вплоть до вве­дения в 1918 году военного коммунизма. Но даже если б такое управление требовалось, естественные условия страны предотвратили бы его введение. Достаточно обра­тить внимание на трудности, связанные с транспортом и коммуникациями в эпоху до железных дорог и телегра­фа, чтобы понять, что о масштабах контроля и надзора, без которых немыслим восточный деспотизм, здесь не могло быть и речи»³⁰.

Согласитесь, что после «гидравлических» и «тотали­тарных» тирад Виттфогеля и Тойнби подход Пайпса дей­ствительно выглядел свежим и серьезным. Впервые за ос­мысление философско-исторических аспектов россий­ской государственности взялся эксперт по национальной истории, а не мыслитель-глобалист, для которого Россия была лишь одним из многих объектов исследования. Вме­сто надоевших «монгольско-византийских» параллелей предложена была концепция «патримониальной [по-рус­ски вотчинной] монархии». То есть общество, где «суве­ренитет и собственность сливаются до пункта, в котором становятся неразличимы»³¹, где «конфликты между суве­ренностью и собственностью не возникают и возникнуть не могут, поскольку, как в случае примитивной семьи, воз­главляемой paterfamilias, они одно и то же»³².

Человека, хоть сколько-нибудь знакомого с марксист­ской литературой или хотя бы читавшего Виттфогеля, на­стораживало здесь лишь то, что формулировка Пайпса не­ожиданно звучала как цитата из Маркса (помните, «в Азии суверенитет и есть собственность на землю, концентриро­ванная в национальном масштабе»?). Тем более странным казалось это совпадение, что формулировка Маркса отно­силась как раз к тому самому восточному деспотизму, ко­торый Пайпс только что так решительно отверг в качестве теоретической модели русской государственности.

К сожалению, путаница эта оказалась лишь первым знамением того, что приготовил для нас автор дальше.

ЕГИПЕТ КАК МОДЕЛЬ РОССИИ?

Совершенно даже независимо от того, заимствовал Пайпс свою формулу у Маркса или пришел к ней самосто­ятельно, все его теоретическое построение оказалось, как мы сейчас увидим, одной сплошной непроходимой пута­ницей, по сравнению с которой даже метафоры Виттфоге­ля выглядят образцом ясности. Вот пример. Нам говорят: «Деспот нарушает права собственности подданных; пат­римониальный правитель не признает их существования. Отсюда следует, что в патримониальной системе не может быть четкого различения между государством и общест­вом, поскольку такое различение постулирует право чело­века на контроль над вещами и (там, где есть рабство) над другими людьми»³³.

Но мало того, что в России государство и общество друг от друга не отличались, сама «идея государства от­сутствовала в России до середины XVII века»³⁴. А посколь­ку, как мы уже знаем, собственность как главный источ­ник социальных конфликтов отсутствовала тоже, читате­лю невольно придется заключить, что царили в этой уди­вительной «примитивной семье» мир, благодать и полная бесконфликтность. Да такие, что для paterfamilias править ею было одно удовольствие. Неудивительно поэтому, что даже самодержавная революция Ивана Грозного умести­лась у Пайпса в двух абзацах. И те напоминают скорее эпическую семейную хронику, нежели революцию. Во всяком случае, автор замечает, что «метод, использо­ванный [Грозным], по сути не отличался от того, который был использован Иваном III на территории завоеванного Новгорода»³⁵.