Россия: у истоков трагедии 1462-1584

С чем же остались мы после всех наших скрупулезных расследований советской и западной историографии? По­хоже, с тем, с чего начинали. Как не знали мы, почему именно российская государственность оказалась предме­том столь яростного и противоречивого мифотворчества, почему, говоря словами американского историка Сирила Блэка, «ни одно общество в современной истории не бы­ло объектом столь конфликтующих между собою посту­латов и интерпретаций, как Россия»¹, так и не знаем. Как были для нас проблематичны природа и происхождение ее государственности, так и остались. Проще говоря, по- прежнему нет у нас авторитетного, подтвержденного ис­ториографией ответа — откуда Россия. А это ведь очень даже практический вопрос, очень жгучий, чтоб не упо­треблять затрепанное слово «судьбоносный». Ибо, не зная, к какой семье народов принадлежит Россия, откуда она, можем ли мы быть уверены в том — куда она?

В Европу ли предстоит ей, подобно блудной дочери, вернуться, как вернулась после векового блуждания по имперской пустыне Германия? Или отвернуться от Евро­пы, настаивая на своей чужеродной наследственности — будь то византийской или «чингисханской», как хором уверяли нас западные теоретики вместе с их доморощен­ными евразийскими коллегами? Вот же в чем на самом де­ле вопрос.

Ортодоксальные советские историки отчаянно, как мы видели, пытались доказать, что ничем по сути не отлича­лось русское самодержавие от европейского абсолютиз­ма. Западная историография отвергла их аргументы с по­рога. Отчасти, конечно, из-за марксистских претензий на последнюю истину. Но главным образом потому, что они так никогда толком, как мы видели, и не определили, что есть самодержавие и что абсолютизм. Западные их оппо­ненты, с другой стороны, столь же твердокаменны в сво­ем убеждении, что Россия принадлежит к деспотическому семейству. Но при этом не смогли договориться между со­бой, что, собственно, имеют они в виду под деспотизмом.

Короче, сколько-нибудь конструктивный спор оказался невозможным. У спорщиков просто не было общего язы­ка. Вместо него было то, что я называю дефиниционным хаосом. Ну что, в самом деле, получилось бы, если б уче­ные спорили, допустим, о прародителях человека, причем один имел в виду обезьян, а другой Адама и Еву? Срам да и только...

А мы, читатели, зажатые между этими непримиримыми полюсами, оказались перед той же старой и не имеющей решения дилеммой. Или — или, говорят нам, выбирайте между черным и белым, между деспотизмом и абсолютиз­мом — и третьего не дано.

«МИРОСИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ»

Это все, конечно, об историках традиционных. Помо­жет ли нам, однако, ультрасовременная «цивилизацион- ная» теория, затем, казалось бы, и придуманная, чтобы «снять», говоря гегелевским языком, это непримиримое противоречие? Посмотрим. Вот концепция признанного лидера «миросистемной» (или «макроисторической») школы Иммануила Валлерстайна. Термины, которыми он оперирует, нисколько не похожи на те, что мы слышали от традиционных историков (и, отдадим ему должное, упо­треблять их удобнее). Во всяком случае, ни деспотизма вам тут, ни абсолютизма, не говоря уже о такой экзотике, как «патримониальное государство» или «евразийство».

Вкратце суть дела сводится к следующему. На протяже­нии всего начального периода человеческой истории — времени «мир-империй» на языке Валлерстайна — от 8000 года до н. э. до 1500 года нашей — никакой, собст­венно, истории не было. Во всяком случае, в смысле поли­тической динамики, движения и социальных трансформа­ций, в каком мы сегодня это слово понимаем. Вместо ис­тории был лишь грандиозный провал во времени, на девять с половиной тысяч лет затянувшаяся стагнация, черная дыра, бессмысленное топтание на месте, состояв­шее из «процесса расширения и сокращения, которые, похоже, являются их [«мир-империй»] судьбой»².

Конечно, и в это время появлялись на земле островки динамического развития, Валлерстайн называет их «мир- экономики». Описывает он их, правда, довольно расплыв­чато: «...Обширные неравные цепи из объединенных структур производства, рассеченные многочисленными политическими структурами»³. Как бы то ни было, все эти девять с половиной тысяч лет оказывались они по разным причинам «слабой формой» и «никогда долго не жили... они либо распадались, либо поглощались мир-империя­ми, либо трансформировались в нее (через внутреннюю экспансию какой-либо одной политической единицы)»⁴.