Россия в концлагере

Болѣе толковой информаціи отъ дневальнаго добиться было, видимо, нельзя. Но и этой было пока вполнѣ достаточно. Значитъ, Чекалинъ сдержалъ свое слово, эшелоновъ больше не принялъ, а Якименко, собравъ свои "бумаги" и свой активъ, свернулъ удочки и уѣхалъ въ Медгору. Интересно, куда дѣлся Стародубцевъ? Впрочемъ, мнѣ теперь плевать на Стародубцева.

Я вышелъ во дворъ и почувствовалъ себя этакимъ калифомъ на часъ или, пожалуй, даже на нѣсколько часовъ.

Дошелъ до берега рѣки. Направо, въ верстѣ, надъ обрывомъ, спокойно и ясно сіяла голубая луковка деревенской церкви. Я пошелъ туда. Тамъ оказалось сельское кладбище, раскинутое надъ далями, надъ "вѣчнымъ покоемъ". Что-то левитановское было въ блѣдныхъ прозрачныхъ краскахъ сѣверной зимы, въ приземистыхъ соснахъ съ нахлобученными снѣжными шапками, въ пустой звонницѣ старенькой церковушки, откуда колокола давно уже были сняты для какой-то очередной индустріализаціи, въ запустѣлости, заброшенности, безлюдности. Въ разбитыя окна церковушки влетали и вылетали дѣловитые воробьи. Подъ обрывомъ журчали незамерзающія быстрины рѣки. Вдалекѣ густой, грозной синевой село обкладывали тяжелые, таежные карельскіе лѣса — тѣ самые, черезъ которые...

Я сѣлъ въ снѣгъ надъ обрывомъ, закурилъ папиросу, сталъ думать. Несмотря на то, что УРЧ, Якименко, БАМ, тревога и безвыходность уже кончились — думы были невеселыя.

Я въ сотый разъ задавалъ себѣ вопросъ — такъ какъ-же это случилось такъ, что вотъ намъ троимъ, и то только въ благопріятномъ случаѣ, придется волчьими тропами пробираться черезъ лѣса, уходить отъ преслѣдованія оперативниковъ съ ихъ ищейками, вырываться изъ облавъ, озираться на каждый кустъ — нѣтъ ли подъ нимъ секрета, прорываться черезъ пограничныя заставы, рисковать своей жизнью каждую секунду, и все это только для того, чтобы уйти со своей родины. Или — разсматривая вопросъ съ нѣсколько другой точки зрѣнія — реализовать свое, столько разъ уже прокламированное всякими соціалистическими партіями и уже такъ основательно забытое, право на свободу передвиженія... Какъ это все сложилось и какъ это все складывалось? Были ли мы трое ненужными для нашей страны, безталанными, безполезными? Были ли мы "антисоціальнымъ элементомъ", нетерпимымъ въ благоустроенномъ человѣческомъ обществѣ"?

Вспомнилось, какъ какъ-то ночью въ УРЧ, когда мы остались одни и Борисъ пришелъ помогать намъ перестукивать списки эшелоновъ и выискивать въ картотекѣ "мертвыя души", Юра, растирая свои изсохшіе пальцы, сталъ вслухъ мечтать о томъ — какъ бы хорошо было драпануть изъ лагеря — прямо куда-нибудь на Гавайскіе острова, гдѣ не будетъ ни войнъ, ни ГПУ, ни каталажекъ, ни этаповъ, ни классовой, ни надклассовой рѣзни. Борисъ оторвался отъ картотеки и сурово сказалъ:

— Рано ты собираешься отдыхать, Юрчикъ. Драться еще придется. И крѣпко драться...

Да, конечно, Борисъ былъ правъ: драться придется... Вотъ — не додрались въ свое время... И вотъ — разстрѣлы, эшелоны, дѣвочка со льдомъ. Но мнѣ не очень хочется драться...

Въ этомъ мірѣ, въ которомъ жили вѣдь и Ньютонъ и Достоевскій, живутъ вѣдь Эйнштейнъ и Эдиссонъ — еще не успѣли догнить милліоны героевъ міровой войны, еще гніютъ десятки милліоновъ героевъ и жертвъ соціалистической рѣзни, — а безчисленные sancta simplicitas уже сносятъ охапки дровъ, оттачиваютъ штыки и устанавливаютъ пулеметы для чужаковъ по партіи, подданству, формѣ носа... И каждый такой простецъ, вѣроятно, искренне считаетъ, что въ распоротомъ животѣ ближняго сидитъ отвѣтъ на всѣ нехитрые его, простеца, вопросы и нужды!..

Такъ было, такъ, вѣроятно, еще долго будетъ. Но въ Совѣтской Россіи все это приняло формы — уже совсѣмъ невыносимыя: какъ гоголевскіе кожаные канчуки въ большомъ количествѣ — вещь нестерпимая. Евангеліе ненависти, вколачиваемое ежедневно въ газетахъ и ежечасно — по радіо, евангеліе ненависти, вербующее своихъ адептовъ изъ совсѣмъ уже несусвѣтимой сволочи... нѣтъ, просто — какіе тамъ ужъ мы ни на есть — а жить стало невмоготу... Годъ тому назадъ побѣгъ былъ такою же необходимостью, какъ и сейчасъ. Нельзя было намъ жить. Или, какъ говаривала моя знакомая:

— Дядя Ваня, вѣдь здѣсь дышать нечѣмъ...

Кто-то рѣзко навалился на меня сзади, и чьи-то руки плотно обхватили меня поперекъ груди. Въ мозгу молніей вспыхнулъ ужасъ, и такою же молніей инстинктъ, условный рефлексъ, выработанный долгими годами спорта, бросилъ меня внизъ, въ обрывъ. Я не сталъ сопротивляться: мнѣ нужно только помочь нападающему, т.е. сдѣлать то, чего онъ никакъ не ожидаетъ. Мы покатились внизъ, свалились въ какой-то сугробъ. Снѣгъ сразу залѣпилъ лицо и, главное, очки. Я такъ же инстинктивно уже нащупалъ ногу напавшаго и подвернулъ подъ нее свое колѣно: получается страшный "ключъ", ломающій ногу, какъ щепку... Сверху раздался громкій хохотъ Бориса, а надъ своимъ ухомъ я разслышалъ натужное сопѣніе Юрочки... Черезъ нѣсколько секундъ Юра лежалъ на обѣихъ лопаткахъ.