Россия в концлагере

Если для эмиграціи вопросъ о "національномъ перерожденіи" (этотъ терминъ я принимаю очень условно) — это очень, конечно, наболѣвшій, очень близкій, но все же болѣе или менѣе теоретическій вопросъ, то для насъ всѣхъ трехъ онъ ставился какъ вопросъ собственной жизни... Идти ли на смертельный рискъ побѣга или мудрѣе и патріотичнѣе будетъ переждать? Можно предположить, что вопросы, которые ставятся въ такой плоскости, рѣшаются съ нѣсколько меньшей оглядкой на партійныя традиціи и съ нѣсколько болѣе четкимъ раздѣленіемъ желаемаго отъ сущаго — чѣмъ когда тѣ же вопросы обсуждаются и рѣшаются подъ вліяніемъ очень хорошихъ импульсовъ, но все же безъ ощущенія непосредственнаго риска собственной головой.

У меня, какъ и у очень многихъ нынѣшнихъ россійскихъ людей, годы войны и революціи и, въ особенности, большевизма весьма прочно вколотили въ голову твердое убѣжденіе въ томъ, что ни одна историко-философская и соціалистическая теорія не стоитъ ни одной копѣйки. Конечно, гегелевскій міровой духъ почти такъ же занимателенъ, какъ и марксистская борьба классовъ. И философскія объясненія прошлаго можно перечитывать не безъ нѣкотораго интереса. Но какъ-то такъ выходитъ, что ни одна теорія рѣшительно ничего не можетъ предсказать на будущій день. Болѣе или менѣе удачными пророками оказались люди, которые или только прикрывались теорій, или вообще никакихъ дѣлъ съ ней не имѣли.

Такимъ образомъ, для насъ вопросъ шелъ не о перспективахъ революціи, разсматриваемыхъ съ какой бы то ни было философской точки зрѣнія, а только о живыхъ взаимоотношеніяхъ живыхъ людей, разсматриваемыхъ съ точки зрѣнія самаго элементарнаго здраваго смысла.

Да, совершенно ясно, что ленинская старая гвардія доживаетъ свои послѣдніе дни. И потому, что оказалась нѣкоторымъ конкуррентомъ сталинской геніальности, и потому, что въ ней все же были люди, дерзавшіе смѣть свое сужденіе имѣть (а этого никакая деспотія не любитъ), и потому, что вотъ такая товарищъ Шацъ, при всей ея несимпатичности, воровать все-таки не будетъ (вотъ куритъ же собачьи ножки вмѣсто папиросъ) и Якименкѣ воровать не позволитъ. Товарищъ Шацъ, конечно, фанатичка, истеричка, можетъ быть, и садистка, но какая-то идея у нея есть. У Якименки нѣтъ рѣшительно никакой идеи. О Видеманѣ и Стародубцевѣ и говорить нечего... Вся эта старая гвардіи — и Рязановъ, и Чекалинъ, и Шацъ — чувствуютъ: знамя "трудящихся всего міра" и власть, для поддержки этого знамени созданная, попадаютъ просто напросто въ руки сволочи, и сволочь стоитъ вокругъ каждаго изъ нихъ, лязгая молодыми, волчьими зубами.

Что будетъ дѣлать нарицательный Якименко, перегрызя глотку нарицательной Шацъ? Можетъ-ли Сталинъ обойтись безъ Ягоды, Ягода — безъ Якименки, Якименко — безъ Видемана, Видеманъ — безъ Стародубцева и такъ далѣе? Всѣ они, отъ Сталина до Стародубцева, акклиматизировались въ той специфической атмосферѣ большевицкаго строя, которая создана ими самими и внѣ которой имъ никакого житья нѣтъ. Все это — профессіоналы совѣтскаго управленія. Если вы ликвидируете это управленіе, всѣмъ имъ дѣлать въ мірѣ будетъ рѣшительно нечего. Что будутъ дѣлать всѣ эти чекисты, хлѣбозаготовители, сексоты, кооператоры, предсѣдатели завкомовъ, секретари партъ-ячеекъ, раскулачиватели, политруки, директора, выдвиженцы, активисты и прочіе — имя же имъ легіонъ? Вѣдь ихъ милліоны! Если даже и не говорить о томъ, что при переворотѣ большинство изъ нихъ будетъ зарѣзано сразу, а послѣ постепенной эволюціи будетъ зарѣзано постепенно, — то все-таки нужно дать себѣ ясный отчетъ въ томъ, что они — "спеціалисты" большевицкаго управленческаго аппарата, самаго громоздкаго и самаго кроваваго въ исторіи міра. Какая профессія будетъ доступна для всѣхъ нихъ въ условіяхъ небольшевицкаго строя? И можетъ-ли Сталинъ, эволюціоннымъ или революціоннымъ путемъ, сбросить со своихъ счетовъ милліона три-четыре людей, вооруженныхъ до зубовъ? На кого онъ тогда обопрется? И какой слой въ Россіи ему повѣритъ и ему не припомнить великихъ кладбищъ коллективизаціи, раскулачиванія и лагерей Бѣломорско-Балтійскаго канала?

Нѣтъ, всѣ эти люди, какъ бы они ни грызлись между собою, — въ отношеніи къ остальной странѣ спаяны крѣпко, до гроба, спаяны кровью, спаяны и на жизнь, и на смерть. Имъ повернуть некуда, если бы они даже этого хотѣли. "Національная" или "интернаціональная" Россія при Сталинскомъ аппаратѣ остается все-таки Россіей большевицкой.

Вотъ почему нашей послѣдней свободной (т.е. съ воли) попытки побѣга не остановило даже и то обстоятельство, что въ государственныхъ магазинахъ Москвы хлѣбъ и масло стали продаваться кому угодно и въ какихъ угодно количествахъ. Въ 1933 году въ Москвѣ можно было купить все — тѣмъ, у кого были деньги. У меня — деньги были.

___