Россия в концлагере

Мы пришли въ нашу избу и, такъ какъ ѣсть все равно было нечего, то сразу улеглись спать. Но я спать не могъ. Лежалъ, ворочался, курилъ свою махорку и ставилъ передъ собою вопросы, на которые яснаго отвѣта не было. А что же дальше? Да, въ перспективѣ десятилѣтій — "кадры" вымрутъ, "активъ" — сопьется и какія-то таинственныя внутреннія силы страны возьмутъ верхъ. А какія это силы? Да, конечно, интеллектуальныя силы народа возросли безмѣрно — не потому, что народъ учила совѣтская жизнь. А физическія силы?

Передъ памятью пронеслись торфоразработки, шахты, колхозы, заводы, мѣсяцами немытыя лица поваровъ заводскихъ столовокъ, годами недоѣдающіе рабочіи Сормова, Коломны, Сталинграда, кочующіе по Средней Азіи таборы раскулаченныхъ донцевъ и кубанцевъ, дагестанская малярія, эшелоны на БАМ, дѣвочка со льдомъ, будущая — если выживетъ — мать русскихъ мужчинъ и женщинъ... Хватитъ ли физическихъ силъ?..

Вотъ, я — изъ крѣпчайшей мужицко-поповской семьи, гдѣ люди умирали "по Мечникову": ихъ клалъ въ гробъ "инстинктъ естественной смерти", я — въ свое время одинъ изъ сильнѣйшихъ физически людей Россіи — и вотъ въ 42 года я уже сѣдъ... Уже здѣсь, заграницей, мнѣ въ первые мѣсяцы послѣ бѣгства давали 55-60 лѣтъ — но съ тѣхъ поръ я лѣтъ на десять помолодѣлъ. Но тѣ, которые остались тамъ? Они не молодѣютъ!..

Не спалось. Я всталъ и вышелъ на крыльцо. Стояла тихая, морозная ночь. Плавными, пушистыми коврами спускались къ Свири заснѣженныя поля. Лѣвѣе — черными точками и пятнами разбросались избы огромнаго села. Ни звука, ни лая, ни огонька...

Вдругъ съ Погры донеслись два-три выстрѣла — обычная исторія... Потомъ съ юга, съ диковскаго оврага, четко и сухо въ морозномъ воздухѣ, раздѣленные равными — секундъ въ десять — промежутками, раздались восемь винтовочныхъ выстрѣловъ. Жуть и отвращеніе холодными струйками пробѣжали по спинѣ.

Около мѣсяца тому назадъ я сдѣлалъ глупость — пошелъ посмотрѣть на диковскій оврагъ. Онъ начинался въ лѣсахъ, верстахъ въ пяти отъ Погры, огибалъ ее полукольцомъ и спускался въ Свирь верстахъ въ трехъ ниже Подпорожья. Въ верховьяхъ — это была глубокая узкая щель, заваленная трупами разстрѣлянныхъ, верстахъ въ двухъ ниже — оврагъ былъ превращенъ въ братское кладбище лагеря, еще ниже — въ него сваливали конскую падаль, которую лагерники вырубали топорами для своихъ соціалистическихъ пиршествъ. Этого оврага я описывать не въ состояніи. Но эти выстрѣлы напомнили мнѣ о немъ во всей его ужасающей реалистичности. Я почувствовалъ, что у меня начинаютъ дрожать колѣни и холодѣть въ груди. Я вошелъ въ избу и старательно заложилъ дверь толстымъ деревяннымъ брускомъ. Меня охватывалъ какой-то непреоборимый мистическій страхъ. Пустыя комнаты огромной избы наполнялись какими-то тѣнями и шорохами. Я почти видѣлъ, какъ въ углу, подъ пустыми нарами, какая-то съежившаяся старушонка догрызаетъ изсохшую дѣтскую руку. Холодный потъ — не литературный, а настоящій — заливалъ очки, и сквозь его капли пятна луннаго свѣта на полу начинали принимать чудовищныя очертанія.

Я очнулся отъ встревоженнаго голоса Юры, который стоялъ рядомъ со мною и крѣпко держалъ меня за плечи. Въ комнату вбѣжалъ Борисъ. Я плохо понималъ, въ чемъ дѣло. Потъ заливалъ лицо, и сердце колотилось, какъ сумасшедшее. Шатаясь, я дошелъ до наръ и сѣлъ. На вопросъ Бориса я отвѣтилъ: "Такъ, что-то нездоровится". Борисъ пощупалъ пульсъ. Юра положилъ мнѣ руку на лобъ.

— Что съ тобой, Ватикъ? Ты весь мокрый...

Борисъ и Юра быстро сняли съ меня бѣлье, которое дѣйствительно все было мокро, я легъ на нары, и въ дрожащей памяти снова всплывали картины: Одесса и Николаевъ во время голода, людоѣды, торфоразработки, Магнитострой, ГПУ, лагерь, диковскій оврагъ...

НАДЕЖДА КОНСТАНТИНОВНА