Россия в концлагере

Послѣ надлежащаго испытанія на пишущей машинкѣ Юру привели къ какому-то дядѣ и сказали:

— Вотъ этотъ паренекъ будетъ у тебя на машинкѣ работать.

Дядя посмотрѣлъ на Юру весьма пристально и заявилъ — Что-то мнѣ ваша личность знакомая. И гдѣ это я васъ видалъ?

Юра всмотрѣлся въ дядю и узналъ въ немъ того чекиста, который въ роковомъ вагонѣ № 13 игралъ роль контролера. Чекистъ, казалось, былъ доволенъ этой встрѣчей.

— Вотъ это здорово. И какъ же это васъ сюда послали? Вотъ тоже чудаки-ребята — три года собирались и на бабѣ сорвались. — И онъ сталъ разсказывать прочимъ чинамъ третьей части, сидѣвшимъ въ комнатѣ, приблизительно всю исторію нашего бѣгства и нашего ареста.

— А остальные ваши-то гдѣ? Здоровые бугаи подобрались. Дядюшка евонный нашему одному (онъ назвалъ какую-то фамилію) такъ руку ломанулъ, что тотъ до сихъ поръ въ лубкахъ ходитъ... Ну-ну, не думалъ, что встрѣтимся.

Чекистъ оказался изъ болтливыхъ. Въ такой степени, что даже проболтался про роль Бабенки во всей этой операціи. Но это было очень плохо. Это означало, что черезъ нѣсколько дней вся администрація лагеря будетъ знать, за что именно мы попались и, конечно, приметъ кое-какія мѣры, чтобы мы этой попытки не повторяли.

А мѣры могли быть самыя разнообразныя. Во всякомъ случаѣ всѣ наши розовые планы на побѣгъ повисли надъ пропастью. Нужно было уходить съ Погры, хотя бы и въ Подпорожье, хотя бы только для того, чтобы не болтаться на глазахъ этого чекиста и не давать ему повода для его болтовни. Конечно, и Подпорожье не гарантировало отъ того, что этотъ чекистъ не доведетъ до свѣдѣнія администраціи нашу исторію, но онъ могъ этого и не сдѣлать. Повидимому, онъ этого такъ и не сдѣлалъ.

Борисъ сейчасъ же пошелъ къ украинскимъ профессорамъ — форсировать подпорожскія перспективы. Когда онъ вернулся, въ наши планы ворвалась новая неожиданность.

Лѣсорубы уже вернулись изъ лѣсу, и баракъ былъ наполненъ мокрой и галдѣвшей толпой. Сквозь толпу къ намъ протиснулись два какихъ-то растрепанныхъ и слегка обалдѣлыхъ отъ работы и хаоса интеллигента.

— Кто тутъ Солоневичъ Борисъ?

— Я, — сказалъ братъ.

— Что такое oleum ricini?

Борисъ даже слегка отодвинулся отъ столь неожиданнаго вопроса.

— Касторка. А вамъ это для чего?

— А что такое acidum arsenicorum? Въ какомъ растворѣ употребляется acidum carbolicum?

Я ничего не понималъ. И Борисъ тоже. Получивъ удовлетворительные отвѣты на эти таинственные вопросы, интеллигенты переглянулись.

— Годенъ? — спросилъ одинъ изъ нихъ у другого.

— Годенъ, — подтвердилъ тотъ.

— Вы назначены врачемъ амбулаторіи, — сказалъ Борису интеллигентъ. — Забирайте ваши вещи и идемте со мною — тамъ уже стоитъ очередь на пріемъ. Будете жить въ кабинкѣ около амбулаторіи.

Итакъ, таинственные вопросы оказались экзаменомъ на званіе врача. Нужно сказать откровенно, что передъ неожиданностью этого экзаменаціоннаго натиска, мы оказались нѣсколько растерянными. Но дискуссировать не приходилась. Борисъ забралъ всѣ наши рюкзаки и въ сопровожденіи Юры и обоихъ интеллигентовъ ушелъ "въ кабинку". А кабинка — это отдѣльная комнатушка при амбулаторномъ баракѣ, которая имѣла то несомнѣнное преимущество, что въ ней можно было оставить вещи въ нѣкоторой безопасности отъ уголовныхъ налетовъ.

Ночь прошла скверно. На дворѣ стояла оттепель, и сквозь щели потолка насъ поливалъ тающій снѣгъ. За ночь мы промокли до костей. Промокли и наши одѣяла... Утромъ мы, мокрые и невыспавшіеся, пошли къ Борису, прихвативъ туда всѣ свои вещи, слегка обогрѣлись въ пресловутой "кабинкѣ" и пошли нажимать на всѣ пружины для Подпорожья. Въ лѣсъ мы, конечно, не пошли. Къ полудню я и Юра уже имѣли — правда, пока только принципіальное — назначены въ Подпорожье, въ УРЧ.

УРКИ ВЪ ЛАГЕРѢ

Пока мы всѣ судорожно мотались по нашимъ дѣламъ — лагпунктъ продолжалъ жить своей суматошной каторжной жизнью. Прибылъ еще одинъ эшелонъ — еще тысячи двѣ заключенныхъ, для которыхъ одежды уже не было, да и помѣщенія тоже. Людей перебрасывали изъ барака въ баракъ, пытаясь "уплотнить" эти гробообразные ящики и безъ того набитые до отказу. Плотничьи бригады наспѣхъ строили новые бараки. По раскисшимъ отъ оттепели "улицамъ" подвозились сырыя промокшія бревна. Дохлыя лагерныя клячи застревали на ухабахъ. Сверху моросила какая-то дрянь — помѣсь снѣга и дождя. Увязая по колѣни въ разбухшемъ снѣгу, проходили колонны "новичковъ" — та же сѣрая рабоче-крестьянская скотинка, какая была и въ нашемъ эшелонѣ. Имъ будетъ на много хуже, ибо они останутся въ томъ, въ чемъ пріѣхали сюда. Казенное обмундированіе уже исчерпано, а ждутъ еще три-четыре эшелона...

Среди этихъ людей, растерянныхъ, дезоріентированныхъ, оглушенныхъ перспективами долгихъ лѣтъ каторжной жизни, урки то вились незамѣтными змѣйками, то собирались въ волчьи стаи. Шныряли по баракамъ, норовя стянуть все, что плохо лежитъ, организовывали и, такъ сказать, массовыя вооруженныя нападенія.