Россия в концлагере

— А въ чемъ же дѣло?

— А въ томъ, что неудобно какъ-то. Можемъ мы людей спасти? Можемъ. А тамъ пусть разстрѣливаютъ — хрѣнъ съ ними. Подумаешь — тоже удовольствіе околачиваться въ этомъ раю.

Юра вообще — и до лагеря — развивалъ такую теорію, что если бы, напримѣръ, у него была твердая увѣренность, что изъ Совѣтской Россіи ему не выбраться никогда, — онъ застрѣлился бы сразу. Если жизнь состоитъ исключительно изъ непріятностей — жить нѣтъ "никакого коммерческаго расчета"... Но мало ли какіе "коммерческіе расчеты" могутъ быть у юноши 18-ти лѣтъ, и много ли онъ о жизни знаетъ?

Юра остановился и сѣлъ въ снѣгъ.

— Давай посидимъ... Хоть урчевскую махорку изъ легкихъ вывѣтримъ...

Сѣлъ и я.

— Я вѣдь знаю, Ватикъ, ты больше за меня дрейфишь.

— Угу, — сказалъ я.

— А ты плюнь и не дрейфь.

— Замѣчательно простой рецептъ!

— Ну, а если придется — придется же — противъ большевиковъ съ винтовкой идти, такъ тогда ты насчетъ риска вѣдь ничего не будешь говорить?..

— Если придется... — пожалъ я плечами.

— Дастъ Богъ, придется... Конечно, если отсюда выскочимъ...

— Выскочимъ, — сказалъ я.

— Охъ, — вздохнулъ Юра. — Съ воли не выскочили... Съ деньгами, съ оружіемъ... Со всѣмъ. А здѣсь?..

Мы помолчали. Эта тема обсуждалась столько ужъ разъ.

— Видишь ли, Ватикъ, если мы за это дѣло не возьмемся — будемъ потомъ чувствовать себя сволочью. Могли — и сдрейфили.

Мы опять помолчали. Юра, потягиваясь, поднялся со своего мягкаго кресла.

— Такъ что, Ватикъ, давай? А? На Миколу Угодника.

— Давай! — сказалъ я.

Мы крѣпко пожали другъ другу руки. Чувства отцовской гордости я не совсѣмъ все-таки лишенъ.

Особенно великихъ результатовъ изъ всего этого, впрочемъ, не вышло, въ силу той прозаической причины, что безъ сна человѣкъ все-таки жить не можетъ. А для нашихъ манипуляцій съ карточками и списками у насъ оставались только тѣ четыре-пять часовъ въ сутки, которые мы могли отдать сну. И я, и Юра, взятые въ отдѣльности, вѣроятно, оставили бы эти манипуляцій послѣ первыхъ же безсонныхъ ночей, но поскольку мы дѣйствовали вдвоемъ, никто изъ насъ не хотѣлъ первымъ подавать сигналъ объ отступленіи. Все-таки изъ каждаго списка мы успѣвали изымать десятка полтора, иногда и два. Это былъ слишкомъ большой процентъ — каждый списокъ заключалъ въ себѣ пятьсотъ именъ — и на Погрѣ стали уже говорить о томъ, что въ УРЧ что-то здорово путаютъ.

Отношенія съ Якименкой шли, все ухудшаясь. Во-первыхъ, потому, что я и Юра, совсѣмъ уже валясь съ ногъ отъ усталости и безсонницы, врали въ этихъ спискахъ уже безъ всякаго "заранѣе обдуманнаго намѣренія", и на погрузочномъ пунктѣ получалась неразбериха и, во-вторыхъ, между Якименкой и Борисомъ стали возникать какія-то тренія, которыя въ данной обстановкѣ ничего хорошаго предвѣщать не могли и о которыхъ Борисъ разсказывалъ со сдержанной яростью, но весьма неопредѣленно. Старшій врачъ отдѣленія заболѣлъ, Борисъ былъ назначенъ на его мѣсто, и, поскольку я могъ понять, Борису приходилось своей подписью скрѣплять вытертые резинкой діагнозы и новыя стандартизованныя помѣтки "годенъ". Что-то назрѣвало и на этомъ участкѣ нашего фронта, но у насъ назрѣвали всѣ участки сразу.

Какъ-то утромъ приходитъ въ УРЧ Борисъ. Видъ у него немытый и небритый, воспаленно-взъерошенный и обалдѣлый — какъ, впрочемъ, и у всѣхъ насъ. Онъ сунулъ мнѣ свое ежедневное приношеніе — замерзшій комъ ячменной каши, и я замѣтилъ, что, кромѣ взъерошенности и обалдѣлости, въ Борисѣ есть и еще кое-что: какая-то гайка выскочила, и теперь Борисъ будетъ идти напроломъ; по части же хожденія напроломъ Борисъ съ полнымъ основаніемъ можетъ считать себя міровымъ спеціалистомъ. На душѣ стало безпокойно. Я хотѣлъ было спросить Бориса, въ чемъ дѣло, но въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ Якименко. Въ рукахъ у него были какія-то бумаги для переписки. Видъ у него былъ ошалѣлый и раздраженный: онъ работалъ, какъ всѣ мы, а промфинпланъ таялъ съ каждымъ днемъ.

Увидавъ Бориса, Якименко рѣзко повернулся къ нему:

— Что это означаетъ, докторъ Солоневичъ? Представители третьей части въ отборочной комиссіи заявили мнѣ, что вы что-то тамъ бузить начали. Предупреждаю васъ, чтобы этихъ жалобъ я больше не слышалъ.

— У меня, гражданинъ начальникъ, есть жалоба и на нихъ...

— Плевать мнѣ на ваши жалобы! — холодное и обычно сдержанное лицо Якименки вдругъ перекосилось. — Плевать мнѣ на ваши жалобы. Здѣсь лагерь, а не университетская клиника. Вы обязаны исполнять то, что вамъ приказываетъ третья часть.

— Третья часть имѣетъ право приказывать мнѣ, какъ заключенному, но она не имѣетъ права приказывать мнѣ, какъ врачу. Третья часть можетъ считаться или не считаться съ моими діагнозами, но подписывать ихъ діагнозовъ я не буду.

По закону Борисъ былъ правъ. Я вижу, что здѣсь столкнулись два чемпіона по части хожденія напроломъ — со всѣми шансами на сторонѣ Якименки. У Якименки на лбу вздуваются жилы.

— Гражданинъ начальникъ, позвольте вамъ доложить, что отъ дачи своей подписи подъ постановленіями отборочной комиссіи я, въ данныхъ условіяхъ, отказываюсь категорически.